Чудеса в решете
Шрифт:
— Всего хорошаго. Завтра что дѣлаете?
— Нѣтъ.
— Что "нѣтъ"?
— Да. Дѣлаю, вообще. Я вамъ позвоню. До свиданья.
— Всего хорошаго. Пишите вашъ разсказъ. Вчера не видѣли Птицына?
— Да.
— Видѣли? Ну, разскажите, что онъ дѣлаетъ вообще?
— Ничего. Спасибо. Гуляетъ. Ну, до свиданья.
— Боже, какъ вы хотите отъ меня избавиться!.. Ну, до свиданья. Не буду васъ больше мучить. Теперь вы на меня не сердитесь?
— Нѣтъ.
— Ага! Значитъ,
— Нѣтъ.
— Мнѣ этотъ Дрягинъ не нравится. Въ немъ есть что-то вульгарное… Или нѣтъ? Какъ вы находите?
— Да.
— Что — «да»? Согласны вы со мной или нѣтъ?
— Согласенъ. Ну, до свиданья.
— Еще бы вы были не согласны!.. Когда при васъ выругаешь мужчину, вы всегда согласны, a похвалишь кого, такъ вы на стѣну лѣзете. Только такихъ циниковъ, какъ Мочуговъ, — вы и можете хвалить. Давно его видѣли?..
— Да, Давно. Спасибо. Гуляетъ. Ну, до свиданья.
— Нѣтъ, постойте… Разговоръ становится интереснымъ! Это мнѣ нравится; я назвала Мочугова циникомъ, a вы даже не протестуете… Почему же вы раньше такъ горой за него стояли?! Ну-ка, вы, "мужская логика", отвѣчайте!..
— Да. Гуляетъ. Спасибо.
— Кто?
— Этотъ… Мочуговъ. Вообще это все трудныя задачи. Ну, до свиданья. Позвоню.
— Ну, теперь окончательно: до свиданья!
— Послушайте… Только не звоните послѣ трехъ. Меня дома не будетъ. И до одиннадцати тоже. Или нѣтъ, въ десять. Даже немножко раньше. Не спутаете?
— Да. Ну, до свиданія. Дрягинѣ и не думайте. Онъ для васъ не опасенъ. Можетъ быть, кто другой…
— Да. Ничего. Онъ гуляетъ. Ну, до свиданья.
— Кто гуляетъ? Что вы затвердили: "гуляетъ да гуляетъ"!
— Да. Всѣ вообще. Погоды хорошія, они и тово…
— Стыдитесь! О погодѣ заговорили. Неужели, у васъ съ дамой нѣтъ болѣе содержательнаго разговора?
— Да. Кхе, кхе!.. Кх…
— Что это вы какъ будто кашляете? Простудились?
— Нѣтъ. Нервное.
— Почему?
— Да, знаете, мѣшаютъ всѣ. Приходятъ, звонятъ…
— А вы бы трубку снимали. Или просто говорили, что заняты, работаете, молъ.
— Я и говорю. Не помогаетъ.
— Вотъ, ей Богу, наказаніе. Дѣйствительно, положеніе! Ну, если они такіе не чуткіе — вы бы сказали «извините», но я сейчасъ не могу разговаривать!"
— Извините, но я сейчасъ не могу разговаривать.
— Вотъ такъ. Молодецъ. Запомните это?
— Ну, до свиданья.
— Послушайте… А мнѣ пришло въ голову: можетъ, вы и меня такъ же потомъ ругаете за мои разговоры, какъ и другихъ, а? Я вамъ вѣдь, кажется, тоже помѣшала?
— Да. Ну, конечно!
— Ну, вотъ вы уже и шутите… Вотъ и хорошо. Я, значитъ, разогнала ваше дурное настроеніе. А если, предположимъ… Неужели повѣсили трубку?! Свин… положимъ… Что эт…
— Барина дома нѣтъ.
— Да
Входитъ человѣкъ. Не на четырехъ ногахъ, a какъ любой человѣкъ — на двухъ ногахъ.
— Я вамъ помѣшалъ сейчасъ?
— Собственно, какъ сказать?.. Я вѣдь пишу разсказъ..
— А вы вонъ сейчасъ по телефону разговаривали..
— Да; это одна дама оторвала меня. Только сбила съ настроенія…
— А вы бы сказали, что заняты.
— Говорилъ. Не помогаетъ.
— Ни на одну іоту у этихъ дамъ нѣтъ чуткости! Трубку бы не снимали на это время.
— Да.
— Или просто: нѣтъ дома — и конецъ.
— Да.
— Я вамъ, можетъ, мѣшаю? Я только на десять минутъ. Ну, что у васъ слышно съ вашей газетой?..
Я люблю людей.
Я готовъ ихъ всѣхъ обнять. Обнять и крѣпко прижать къ себѣ.
Такъ прижать, чтобы они больше не пикнули.
Отчего я писатель? Отчего я не холера?
И зналъ бы тогда, кому слѣдуетъ захворать…
ОТДѢЛЪ IV
ЛАСКОВЫЕ РАЗСКАЗЫ
СЕМЬ ЧАСОВЪ ВЕЧЕРА
Иногда мы, большіе, взрослые люди, бородатые, усатые, суровые, съ печатью важности на лицѣ, вдругъ ни съ того, ни съ сего становимся жалкими, безпомощными, готовыми расплакаться отъ того, что мама уѣхала въ гости, a нянька ушла со двора, оставивъ насъ въ одиночествѣ въ большой полутемной комнатѣ.
Жалко намъ себя, тоскливо до слезъ, и кажется намъ, что мы одиноки и заброшены въ этомъ странно молчащемъ мірѣ, ограниченномъ четырьмя сумрачными стѣнами.
Почему-то это бываетъ въ сумерки праздничнаго дня, когда всѣ домашніе разбредаются въ гости или на прогулку, a вы остались одинъ, и долго сидите такъ, безъ всякаго дѣла. Забившись въ темный уголъ комнаты и остановивъ пристальный взглядъ на двухъ свѣтло-сѣрыхъ четыреугольникахъ оконъ, сидите вы съ застывшими, какъ холодная лава, мыслями — тихій, покорный и безконечно одинокій.
Замѣтьте: въ это время непремѣнно гдѣ-то этажомъ выше, робкія женскія руки трогаютъ клавиши рояля, и вы вливаете свою застывшую грусть въ эти неувѣренные звуки и эти неувѣренные звуки крѣпко сплетаются съ вашей грустью. Мелодія почти не слышна. До васъ доносится только отчетливый аккомпанементъ, и отъ этого одиночество еще больше. Оно, впрочемъ, отъ всего больше — и отъ того, что улица за сѣрыми окнами дремлетъ, молчаливая, и отъ того, что улица вдругъ оглашается недоступной вашему сердцу рѣчью двухъ невѣдомыхъ вамъ пѣшеходовъ, отчетливо стучащихъ четырьмя ногами и двумя палками по заснувшимъ тротуарнымъ плитамъ.