Чудо как предчувствие. Современные писатели о невероятном, простом, удивительном (сборник)

Степнова Марина Львовна

Буду проверять шкафчик на пути с работы и на работу. Книги сейчас очень дорогие, а читать я люблю. Вот только у нас категорически запрещается читать и даже пользоваться телефонами. Со стороны кажется, что мы поневоле погружаемся здесь в свои мысли. Сначала меня это очень беспокоило, ведь даже самые невинные мысли, прямым или кружным маршрутом возвращали туда, где непереносимо. Просто вышвыривали меня на берег, и все. В одном и том же месте. Но, к счастью, оказалось, что в торговом центре («торговике», по выражению Луняши) погружаться в мысли некогда. Перечень обязанностей контролера зала довольно обширен — измерять температуру воздуха в залах, проверять билеты (в большом зале — 350 мест, а всего залов — десять, а нас в смене — максимум

трое), дважды пересчитывать посетителей (в начале и в конце сеанса), включать и выключать свет, смотреть, чтобы не снимали на камеру и не закидывали ноги на спинки впереди (не важно, в обуви или нет), не проносили в зал жирную пищу из ресторанов, не занимались сексом во время сеанса (мне, к счастью, пока что такое не выпадало — а вот Валентину уже трижды «повезло»), следить за соблюдением пожарной безопасности, осуществлять первичную уборку, если Ибрагим не успевает, и так далее. Ну и работаем мы по 12–14 часов в день. По договору — два на два, но на самом деле чаще дают только один день для отдыха. Поздние смены заканчиваются в половине третьего ночи, и еще час уходит на то, чтобы добраться до дома — такси развозит нас по очереди, а я живу дальше всех от торговика, в Таврово. Праздников для нас не существует, потому что в кино люди ходят даже в новогоднюю ночь. Хотя вот это меня как раз устраивает. Я всегда с охотой беру праздничные смены, и, кстати, за них еще приходится бороться с другими контролерами — такими же одинокими Людмилой, Тамарой и Валентином. Студенты, те, конечно, на праздничные дни не претендуют.

Администраторами в кино идут обычно или пенсионеры, или студенты, которым нужна подработка. Когда я сюда заявилась, на меня смотрели странно — сорок лет, высшее образование, не судимая, не калека (с виду, по крайней мере). Но расспрашивать меня никто ни о чем не стал, может, еще и поэтому я здесь так надолго задержалась.

Людскому равнодушию нет цены — жаль, что это мало кто понимает.

С утра выпал первый снег, и я хожу как пришибленная, хотя у нас тут ни окон, ни дверей, мы дневного света вообще не видим.

Давление, наверное.

В баре новенький — Кирилл. Вполне импозантный молодой человек, только ручки какие-то тоненькие. Зато все в татуировках. Пальцы чистенькие, гладкие, явно не держали ничего тяжелее чайной ложечки. Луняша с новеньким кокетничает, я видела, как она пыталась его угощать попкорном («Сегодня сырный!»). Кирилл из вежливости взял горсточку. Или — не из вежливости.

Событие недели — после ночного сеанса в девятом зале пропал подстаканник в восьмом ряду.

Когда меня выписывали из больницы, доктор сказал:

— Вы должны обещать мне две вещи. Первое — регулярно принимать лекарства. Второе — работать. Хоть кем и хоть где. А остальное сделает время.

Но время не очень-то справляется. Как только я оказываюсь дома одна, меня снова выбрасывает на тот самый берег.

В уличном книжном шкафу пополнение. «Алкамен — театральный мальчик», «Введение в сектоведение» (первый лист выдран, видимо там был автограф автора, предназначенный тому, кто его выдрал) и «Обрыв» с обрывом первых сорока страниц.

Я полистала «Введение в сектоведение», но брать не стала, хотя вообще это довольно занятно. Как по-разному люди пытаются объяснить и оправдать мир.

Не уверена, что однажды смогу читать так, как раньше, когда видела живые картины за словами. Теперь я вижу только слова, и они как будто бы заслоняют мысли — мои и автора. Слова как ставни на окнах, и я не могу их распахнуть.

Слова мешают, но если их не станет, мир схлопнется окончательно.

Из прошлого мне осталась привычка вглядываться в слова. Различать в них шум столетий, как выражался кто-то из университетских лекторов.

Доктор при первой встрече спросил, чем

я занимаюсь, и я сказала, что была филологом. Это некоторое преувеличение, конечно, потому что диплом я так и не получила — влюбилась, вышла замуж, дети…

Так, всё.

Мама, когда была недовольна мной, говорила:

— Ну и чудо же ты, Иринка!

А муж звал меня коротким, как вспышка, имечком «Ирк».

Так, всё.

Люди со стороны думают (если сделать допущение, что они вообще о нас думают, что им интересны администраторы кинозалов), будто мы можем бесплатно смотреть кино в свое удовольствие. На самом деле мы можем видеть одни и те же фрагменты одних и тех же картин. Заходим в залы в определенное время и пересчитываем людей по головам. Тут уж не до экрана. Лишь пару раз за все годы, что я здесь работаю, меня действительно цепляли какие-то фильмы — а ведь раньше я очень любила кино.

Так, всё.

То, что нынче показывают (крутят, как говорила мама), — это или ужасы, или мультики, или комедии, над которыми стыдно смеяться. По-настоящему хорошее кино удостаивают сеанса в неудобное время — рано утром или ночью. И лишь на несколько дней. Как будто прячут по-настоящему хорошее кино от зрителя — а вдруг почувствует вкус к подлинному искусству? Подлинное всегда опасно.

Сегодня я работала в ночь и вошла в шестой зал во время нового фильма немецкого режиссера-классика. Про уборщика туалетов в Японии.

Мне хватило минуты, чтобы понять: я должна увидеть этот фильм полностью. Он про одинокого человека, который спасается монотонной рутиной работы. Я как будто посмотрела на себя в зеркало и впервые за долгое время не захотела отвести взгляд.

Кирилл, наш новый бармен, сказал, что запишет этот фильм для меня — чтобы я принесла флешку.

— Но ведь это же пиратство, Кирилл, — возмутилась я.

Он рассмеялся:

— Успокойтесь, я не сидел в зале с камерой. Просто у меня есть кое-какие связи среди прокатчиков. Ну или можете купить билет в кино!

Я представила себе, как покупаю у Луняши билет, как Валентин отрывает у него «контрольку», как Ибрагим суетится в зале, собирая в совок просыпанные кем-то чипсы «начос»…

И через день принесла флешку.

— Чуда не произошло, — сказали мне тогда по телефону. — Увы, чуда не произошло.

Я помню, где стояла во время этих слов — в самом центре нашей новой кухни, под лампочкой, к которой мы еще не успели купить абажур. Я хотела именно абажур, мне нравилось само слово. Это из французского — abat-jour. Заимствовано во второй пол. XVIII в. Впервые зафиксировано в словаре Яновского 1803 г. со значением «окно, расширяющееся внутрь или наружу для усиления света». Глагол abattre переводится как «сбивать», «отражать», «ослаблять». Ослабить день… Ослабить хватку дня.

Пока меня не слишком-то вдохновляет орнамент, проступающий из моих записей.

Сегодня днем из третьего зала вышла совершенно лысая бабушка — и, щурясь после темноты, произнесла:

— Я в уборную. Вы же запомните меня, правда?

В первом перерыве (за смену у нас — два получасовых) обсуждала с Кириллом медитативный фильм про японского уборщика туалетов. Мы сошлись на том, что самое лучшее в кино, да, наверное, и в книгах тоже — это когда подробно раскрывают какую-то профессию, о которой зритель не имеет представления. Все остальное — чувства, травмы, потери, находки, чудеса, даже преступления — уже сто раз показывалось и описывалось. Но профессий в мире такое множество, что кинематографисту можно отталкиваться каждый раз от новой и взлетать к высоте, где еще никто не бывал.