Чудодей
Шрифт:
— Камрад Клунтш, вы не донесете моей жене, понятно?
— О чем, смею спросить, господин майор?
— О том, что застали меня в кустах с девчонкой. Вы солдат и мужчина. Вы понимаете, что каждый уважающий себя солдат не прочь время от времени оседлать молодую лошадку, обновить конский парк, так сказать, хе-хе-хе!
Клунтш наконец взял себя в руки и произнес самую мужественную в своей жизни речь:
— Господин майор, да будет мне позволено сказать, оскорбляет честь офицера. Господин майор марает ее. Господин майор лжет. Это с моей женой возился в кустах господин майор. С моей женой, с моей персональной женой! Господин майор разрешит мне,
Майор заговорил начальственным тоном.
— Клунтш! Вице-фельдфебель Клунтш! Как вы смеете! Это еще надо доказать!
Пекарь Клунтш вскипел. Без единого звука схватил он майора за рукав и потащил с набережной вниз, на приэльбские луга. Майор сопротивлялся.
— Бросьте свои плебейские манеры, Клунтш! Вы имеете дело с членом «Стального шлема», с майором! Я этого так не оставлю!
Клунтш не выпускал его из рук.
— Доказать? — пыхтел он.
Майор отбрыкивался.
— Благодарите бога, вице-фельдфебель Клунтш, что мы ходим сейчас без оружия по этой несчастной земле!
— Доказать? Я докажу! — Клунтш тянул за собой майора в ольшаник. Он топтал своими кривыми ногами пекаря низкие кусты. Никого. Ни жены, ни следа какой-либо женщины.
— Н-ну-у? — Майор вновь обрел уверенность.
Клунтш уставился на него и тыльной стороной ладони отер пот со лба. Майор схватился за то место на бедре, где некогда висела длинная сабля. Рука его соскользнула. Он попытался обломить ветку. Ему не сразу удалось. Клунтш пристально вглядывался вдаль. Туман, поднимавшийся с реки, рассеялся. Послышались всплески одинокой пары весел. В прибрежном камыше прокрякала дикая утка. Лицо у Клунтша задергалось, словно он собирался заплакать. Да что же это такое? Неужели жена прыгнула в реку?
— Если она… если она утопилась… тогда… о, тогда… — бормотал он.
Майор взмахнул прутом.
— Считайте себя выпоротым этой розгой, вице-фельдфебель Клунтш. Проучить вас, плебея, можно только розгами, дуэли между нами быть не может. Кругом марш! Вы свободны!
Пекарь Клунтш, точно во сне, зашагал, высоко выбрасывая ноги, назад к набережной.
Дома, в пекарне, у него был товарищ но несчастью. И, быть может, с пекарем Клунтшем не дошло бы дело до катастрофы, знай он, что душа того, кто подавал ему тесто, не менее ранена, чем у него самого. Но душа пекаря Клунтша была уже, вероятно, поражена подагрой, иссушена, ломка и бессильна. Ей не хватало жизненных соков, чтобы очиститься от струпьев.
В ту ночь Станислаус попросту перевез хозяйку через реку. Она его не соблазняла вовсе. Ей ничего не нужно было от него, кроме маленького одолжения.
— Что-то мне все время кажется, что сзади к платью у меня пристала маленькая травинка или жучок… Посмотри, милый Соломон! Ах, нет, тебя ведь зовут Станислаус!
— Так точно, хозяйка, Станислаус. А на платье у вас две божьи коровки. Они мертвые.
— Ну вот видишь, — сказала хозяйка. — Стряхни, пожалуйста, хорошо?
Они пристали к другому берегу. И тут единственная задача Станислауса состояла в том, чтобы вместе с хозяйкой пройти по городу. Они смешались с потоком людей, выходивших из кино, и все, кто знал пекаря Клунтша, говорили:
— Очень правильно, что он посылает за женой ученика, когда сам занят.
Позднее Станислаус был награжден не только всякими хорошими
24
Станислаус встречает церковного верблюда. Поэзией Станислауса пренебрегла бледнолицая святая, и он жаждет смерти.
Уже за полчаса до начала богослужения Станислаус в пышном галстуке, напряженно вытянув шею, прохаживался возле пасторского дома. Нигде ни малейшего намека на Марлен. Станислаус остановился у пасторского сада. Вчера, стало быть, Марлен прошла по этой дорожке в родительский дом. Мелкие камешки гравия блестели от счастья. Их касались ноги Марлен. Станислауса отогнал голос пастора. Святой человек подошел к окну и пропел: «Выпрыгни, сердце мое, и ищи свою радость…» Он, видно, радовался, что дочь его Марлен ненадолго приехала из тюрьмы, в которую он сам ее засадил.
Никто не мог сказать, что в церкви негде яблоку упасть. Клиентура пастора предпочитала этот погожий денек провести под открытым небом. Станислаус сидел среди непоколебимых церковных завсегдатаев. Тут была та самая набожная пекарская чета, которая облила его ушатом грязи и выставила на улицу. Тут была пасторская кухарка и всякие старушки, которые не столь жаждут солнечного света извне, сколь изнутри. Наконец легкой походкой вошла Марлен, белая и чистая. Станислаус сел так, чтобы она его увидела и обрадовалась. На него пахнуло ароматом дикой розы. Рюши ее платья коснулись его потрепанных брюк, но прелестная Марлен на него и не посмотрела. Она шла, как святая, устремив неподвижный взгляд на алтарь. Она опустилась на свою старую скамью под амвоном и, устраиваясь поудобнее, оправила платье. Но что это? Рядом с ней сел молодой человек, державший в руках темно-голубую студенческую шапочку. Станислаусу было видно, что он разговаривает с Марлен.
О, миг разочарования! Впрочем, субъект этот крайне некрасив, сплошь серый молодой человек. Станислаус с уверенностью пришел к такому выводу, глядя на оттопыренные уши, за которыми, точно на голом поле, лежали дужки очков. А до чего же безобразна маленькая голова и длинная шея этого парня! Сутулая спина оттягивает воротник куртки назад. Не только задняя запонка, но и первый позвонок был виден из-под куртки этого типа. В отчаянии Станислаус раскашлялся. Вот так же несколько дней назад кашлял его хозяин, пекарь Клунтш.
Кое-кто из молящихся оглянулся на него. Марлен не входила в их число. Она с деланным смирением уставилась себе в колени. Когда она поворачивала голову, чтобы шепотом сказать несколько слов этому верблюду со студенческой шапочкой в руках, Станислаус видел ее губы. Те самые губы, которые она так любовно подставляла ему, Станислаусу. Его поцелуи касались их, как яркие мотыльки. Мало того, ее губы сами тянулись к его губам и не торопились оторваться. И вообще она первая потянулась поцеловать его, подгоняемая любовью и сладостным желанием. О Станислаус, Станислаус!