Чудодей
Шрифт:
Хозяин не простил Станислаусу прерванное штрафное ученье. Неужели он не укротит этого строптивого ученика? Станислаус получил штрафной наряд. Хозяин приставил его подручным к Людмиле; по вечерам, когда на столиках кафе горели маленькие лампочки и кафе наводняли посетители, он должен был ей помогать. Норовистую лошадь надо изнурять работой.
Станислаус мыл стаканы, откупоривал бочки с пивом, подсыпал в них лед, относил в кухню грязную кофейную посуду. С пяти часов утра и до двенадцати ночи он был на ногах, и ноги очень болели. Они постепенно искривлялись и в конце концов искривились, тут уж ничего нельзя было поделать. Они с Людмилой страстно ждали воскресенья. Воскресенье покупалось
— В ночи сколько часов, Людмила?
— Благо тому, кто спит и не считает!
Станислаус на минутку присел на краешек стула за стойкой: хоть бы на одно мгновение не чувствовать боли в ногах! Воздух был сизый от табачного дыма. Вентилятор, точно маленькое легкое, выдувал дым на улицу, в листву жалких городских лип, но посетители быстро накуривали новые облака дыма, дымом окутывали свои разговоры, выталкивая из себя слова вместе с ним. Гомон и звон стояли в зале кафе. Так шумит море в Бразилии! Станислаус вскочил. Он задремал на краешке стула. Слава богу, никто ничего не заметил, даже Людмила. Из пивного крана била пена. Станислауса послали в погреб откупорить свежую бочку пива. Там он льдом охладил лоб, кусочек льда бросил в рот, понесся наверх, убрал со столов чашки, на краях которых застыли капельки кофе, и отнес их на кухню.
Кафе Клунтша посещали иногда и широкие натуры. Такие господа некоторое время пили в одиночку, а когда настроение у них поднималось, приглашали к своему столу даму и просили ее выпить с ними. Были такие дамы, которые отказывались.
— Они из хорошей семьи, — говорила Людмила.
Но были и такие, которые не отказывались.
— Они из плохой семьи, — говорила Людмила.
Нередко случалось поэтому, что кто-нибудь из господ приходил в кафе один, а покидал его с дамой. Такой господин бывал весел, пел и, проходя мимо Людмилы, совал ей полмарки, а иногда и марку. Людмила отдавала свою марку Станислаусу.
— Я и не подумаю брать чаевые от этакого кутилы. Я потеряла бы к себе всякое уважение, — говорила она.
Станислаус брал марку, которую ему отдавала Людмила, и благодарил девушку. Ему было безразлично, от кого эта марка — от кутилы или от сквалыги. Он прочитал в газете про средство, излечивающее кривизну ног, и собирался выписать его. А кроме того, он отнюдь не забыл насчет книги о бабочках.
В кафе Клунтша бывали не только коммивояжеры, но и более чистая публика. Например, члены «Стального шлема». «Стальной шлем» был более аристократической организацией, чем «Ферейн воинов». В последний входили и такие люди, которые собирались лишь затем, чтобы пострелять, выпить пива, поделиться воспоминаниями о своих храбрых воинских подвигах. В «Стальном шлеме» для подобных вояк, питающихся одними воспоминаниями, не было места. Его руководители, Дюстерберг и Зельдте, смотрели в будущее. Воспоминания о войне — это выжатая половая тряпка. Члены «Стального шлема» были полны решимости в любой день начать новую войну и вернуть Германии колонии и кайзера. Таких слов, как этаж, дебаты и туалет, они старательно избегали. Это были слова французские, враждебные и исконно чуждые. Вместо них говорили: «один марш» (или два, или три), «словесная дуэль» и «нужник». Члены «Стального шлема» были не какие-нибудь инородцы, а немцы, вот именно немцы! Среди них имелся ученый, преподаватель истории, так он утверждал, что и слово «дуэль» французского происхождения. Поэтому, указывал он, вместо «дебаты» следовало говорить не «словесная дуэль», а «выражение мнений». И сам никогда не говорил «электричество», а только «новый вид энергии».
Как сказано выше, пекарю Клунтшу не дано было судьбой дойти
Однажды Клунтшу пришлось даже стерпеть сцену, разыгравшуюся между одним майором и одним капитаном по поводу его собственной жены. Господа из «Стального шлема» были большими почитателями хозяйки кафе. Клунтш был на верху блаженства: ведь глядя на его жену, даже господин майор пальчики облизывал. На собраниях «Стального шлема» царила атмосфера — простите! — царили пары великодушия. К лицу ли Клунтшу проявлять мелочность, брюзжать, выходить из себя оттого, что в пробных военных стычках несколько винных бокалов разбивалось вдребезги? Господа офицеры во всех смыслах были великодушны. Они платили крупными купюрами, не требуя ни пфеннига сдачи, либо ничего не платили и называли предъявляемые им счета безделицей. Люди, готовые драться за колонии, колонии, которые были в десять раз обширнее этой ободранной Германии, не могли, разумеется, ограничиться двумя-тремя бутылками вина!
«Стальной шлем» имел и собственную песенку в отличие от тупоумного «Ферейна воинов». «Свастика на шлеме и имперский флаг…» — пели господа. Кроме того, они пели вопреки всем запретам: «Многая лета тебе, в венце побед, многая лета тебе, о кайзер наш…» Господа пели громко, как барды. Преподаватель истории великолепно сопровождал хор на фортепьяно. Он играл воинственные песни, а когда господа разогревались, исполнял и немецкие танцы: «Посмотри, вот он шагает, ноги задирает…» или «Мы, лихие, бесшабашные лютцевские егеря…»
Вожделенное воскресенье наступило. Станислаус все еще обитал в своей изолированной каморке. Хозяин не мог взять на себя ответственность и освободить из-под ареста такого плохого патриота и негодного отметчика по мишени. Расхлябанного солдата следует навечно упрятать за решетку, иначе он других заразит своей расхлябанностью. Станислаус не скучал по общей спальне учеников. Он лежал один и вел разговор с обуявшими его новыми тайными силами. Они шумели в нем и не давали покоя, пока не выливались в стихотворные строчки.
Он опять принялся за длинное письмо к Марлен. Как-то, принеся в кондитерскую медовые рожки, он попросил у Людмилы немного белой оберточной бумаги для письма. Людмила показала себя не мелочной. Небольшой рулончик бумаги Станислаус унес с собой под нагрудником фартука. Он чувствовал, что способен исписать стихами, посвященными Марлен, весь рулон.
«Стальной шлем» пел и музицировал. Во всем доме дрожали стекла в окнах. «О Германия, все чтят тебя…» Басы гудели, как раздраженные медведи. Между ними стрекотали, точно кузнечики, женские голоса: «Будьте сильны, будьте стойки, если буря налетит…»
Станислаус натянул на уши свой пекарский колпак. Поэтому, кстати, он не услышал деликатного стука в дверь. Людмила в ночной рубашке стояла в коридоре.
— Готово письмо, Станислаус?
— Нет, не готово еще.
Людмила переступила порог.
— Может, лучше будет, если я своей рукой напишу на конверте обратный адрес? Ведь никогда не знаешь…
Станислауса тронуло желание Людмилы удружить. Он не возражал против того, чтобы она присела на краешек кровати и смотрела, как он пишет и пишет. Людмила не мешала ему.