Чукотка
Шрифт:
Ветер свистел, гудел и завывал. С какой-то особенной напористостью врывался он в маленькое отверстие капюшона и залеплял глаза.
Мы сразу забыли, где север и где юг и как вообще расположены дома культбазы. Один из нас обнял сзади Лятуге и спрятал за его спиной лицо, второй спрятался за первого, третий за второго.
Гуськом, согнувшись, двинулись мы куда-то в беспросветную тьму. Мы утопаем в снегу, ветер валит с ног. С неимоверными усилиями мы сопротивляемся и медленно, метр за метром, завоевываем улицу.
В голове только одна мысль:
"А вдруг Лятуге собьется с пути, минует
Но нет! Ему можно вверить свою жизнь.
Мы бредем, и когда падаем, Лятуге останавливается, ожидая, пока наша шеренга выправится.
Кажется, что мы слишком долго странствуем, что мы давно прошли все жилые дома и теперь действительно плетемся по широкой тундре.
Опять кто-то упал, и Лятуге остановился.
– Наверно, своими остановками мы сбили его с правильного пути! кричит Володя.
Мы идем снова, уже с тревогой на душе. Наконец мы упираемся в стену. С радостью нащупываем дверь, забитую снегом.
Лятуге усиленно начал работать ногами и скоро прокопал вход, но дверь была заперта на засов.
Лятуге в недоумении остановился. Он не посмел стучать, и тогда мы в две пары ног дали знать обитателям этого дома о своем приходе. "Отвалилась" от снежной стенки дверь, и мы с шумом вкатились в сени, словно в берлогу медведя.
– Ка-ако-мэй!* - встретил нас больничный сторож Чими. Он даже забыл нам сказать обычное чукотское приветствие. И лишь спустя некоторое время, когда мы уже отряхивали снег, спросил:
– Вы пришли?
[Какомэй - междометие, выражающее удивление.]
В один голос мы ответили:
– И-и!
– что означало: "Да, мы пришли".
Оказалось, что Лятуге привел нас вместо дома учительницы в больницу. Или он сбился с дороги, или не понял нас. Вернее всего, не понял.
Нас встретил врач, еще более, чем сторож, пораженный неожиданностью визита.
– Сумасшедшие!
– закричал он.
– Да разве можно в такую пургу! Как хотите, а обратно я вас не выпущу: еще потом зададите мне работу обмороженные конечности резать.
– Доктор, вам же все равно делать нечего!
– пошутил учитель. Больных-то ведь нет у вас.
Доктор неодобрительно посмотрел на учителя.
Мы разделись и прошли в комнату доктора.
– Ну, друзья мои, должен вам сказать, что ваши шутки с пургой легкомысленны.
– Нет, доктор!
– с комсомольским задором возразил Володя.
– Это, знаете ли, тренировка. Она необходима. Мало ли что может случиться, а мы не умеем ходить в пургу. Вам тоже, доктор, обязательно надо поучиться. Может быть, и пригодится.
– Ну, довольно, довольно! Вы, батенька мой, не на митинге, чтобы меня агитировать! И, кроме того, ты вот один, как перст, а у меня в Ленинграде жена, как тебе известно, дети. А впрочем... ну вас к лешему!
В комнате доктора уютно, чисто и очень светло. Он добился все-таки лампы-"молнии".
Стол засыпан картами. Доктор раскладывал пасьянс.
Собирая карты, он сказал:
– Не сошлось, знаете ли!
– Что не сошлось, Модест Леонидович?
– А так, свои домашние, семейные дела!
Доктор снял очки, засунул их в футляр и пошел распорядиться о кофе.
Как
В теплой комнате мы сидели вокруг стола и с наслаждением пили замечательный кофе, закусывая коржиками и хворостом докторского изготовления. Наш доктор слыл на культбазе изысканным гастрономом. С ним мог соперничать только лишь пекарь китаец.
На культбазе не было настоящего коровьего молока. По нем, однако, никто не скучал, а доктор сделал даже изобретение. Он брал сгущенное молоко, добавлял в него уксусной эссенции и целыми часами взбивал: получалось нечто вроде настоящей сметаны. Каждый старался снискать докторское расположение, в противном случае он оставался надолго без блинов со сметаной.
– Да ведь Лятуге тоже небось хочет закусить!
– спохватился доктор, любивший этого глухонемого парня.
– Постойте, я сейчас его притащу сюда.
Доктор вышел из комнаты.
Спустя несколько минут он возвратился растерянный и, стоя в дверях, сокрушенно сообщил:
– Вот дитя природы! Ушел ведь! Один! Подумать только!
Действительно, Лятуге заключил, что ему больше здесь делать нечего, и ушел в школу. Одному идти было гораздо лучше: по крайней мере никто не тянул сзади.
За окном бушевала пурга. Приятно было сидеть в тепле. А ведь часто пурга застает каюров в дороге! Тогда каюр подставляет щеку под ветер и покрикивает на собак. Направление ветра служит ему компасом.
– Да, страшная вещь стужа, - начал доктор.
– Во время германской войны я служил военным врачом. И вот однажды зимой - было, как сейчас помню, двадцать шесть градусов мороза - в госпиталь привезли мне сразу восемнадцать обмороженных солдат. Вы, должно быть, не знаете, что в старой армии в валенках не разрешалось ходить. Мороз, не мороз, а топай в кожаных сапогах. Назывались они "голые сапоги". Разрезали солдатам сапоги, сняли; смотрю - ноги чернеть стали. Делать нечего, надо ампутировать. Вот досталось работенки! Да ведь это не в настоящих больничных условиях, а в полевом госпитале! Как вспомню про эти ноги, так от мороза подальше, закончил доктор.
– Это что, доктор! Вам и карты в руки, затем вас и учили, - сказал Володя.
– А вот здесь, на Чукотке, в двадцать четвертом году не было ни одного доктора и ни одного фельдшера. Начальник милиции обморозил руки. Приехал на факторию - еле-еле отогрелся, а спустя некоторое время руки у него стали чернеть. На одной почернели пальцы, а на другой - вся кисть.
– Ну, и что?
– заинтересовался доктор.
– Что? Люди все же понимают, что неминуема смерть, если не отнять руки своевременно. Решили делать операцию домашним способом. Взялся за это дело заведующий факторией. Сначала решили начальника милиции напоить спиртом, а потом случайно обнаружили в домашней аптечке наркотические вещества. Усыпили. Взяли самую обыкновенную пилу, обожгли ее на спиртовом огне, намочили оленьи жилы в спирте для наложения швов, да так за милую душу заведующий факторией вместе со своим бухгалтером и отпилили руку. Когда стали обрезать пальцы на второй руке, начальник милиции проснулся, да как начнет орать! Они ему еще усыпляющего вещества.