Чукотка
Шрифт:
В интернате было если не совсем вавилонское столпотворение, то во всяком случае нечто похожее на него. Школьники спешили сдать свои чемоданы в кладовую интерната.
Таграя среди них не было.
Таграй, Ульвургын и еще какие-то люди стояли на берегу. Таграй очень оживленно что-то рассказывал им.
– Сейчас, сейчас!
– ответил он на мой оклик.
Таграй тряс руку какому-то парню, а тот кивал головой.
Подхватив свой чемодан, Таграй вместе с Ульвургыном направился к интернату.
–
Вскоре все ученики заняли места в столовой. Их родственники толпились в коридоре, стараясь заглянуть в открытую дверь.
– Какая хорошая раньше была школа! Теперь хуже, - со вздохом и в то же время добродушно посмеиваясь, сказал Ульвургын.
– Почему?
– Раньше вместе с учениками сажали и нас за стол, а теперь...
– и он развел руками, вытянув физиономию.
Ульвургын отлично понимал, почему теперь родителей не приглашали за стол: он видел сам, что не было ни одного свободного места. В этом шутливом упреке я почувствовал его особенно хорошее настроение.
Едва ученики разместились за столами, как в коридоре что-то крикнули.
Ульвургын тотчас вышел на улицу, оглядел кругом небо, посмотрел на море и сказал:
– Домой, домой!
– Почему так скоро, Ульвургын? И волна сейчас за мысом.
– Ничего. Одна шкуна впереди, другая сзади. Вельботы в середине. Надо прорваться сегодня, а то застрянем здесь. Охотиться надо. Моржи уйдут кого стрелять будем?
Он поспешно вошел в интернат и крикнул:
– Тагам, тагам!
Люди сразу побежали на берег, ученики тоже повскакивали с мест, и столовая вмиг опустела.
– Сумасшедшие, а не люди! Остынет же все!
– выйдя в столовую, сказала повариха.
Медлительный по натуре народ в моменты крайней необходимости проявлял исключительную подвижность. Все торопливо садились в вельботы и, согнувшись, помахивали руками.
Один карапуз стоял на берегу, махал ручонкой и вдруг, приложив кулаки к глазам, начал реветь. Словно по сигналу, заплакали все первогодники. Они пустились в такой рев, что совсем не слышно стало голосов с вельботов. Старшие ученики бросились уговаривать их.
Лишь Таграй, стоя почти в воде, глядел на "Октябрину". Ветер подул из залива.
Из выхлопной трубы "Октябрины" с треском вылетел кольцеобразный дымок. Потом послышалась частая дробь, и шкуна зашевелилась.
– Молодец, молодец!
– крикнул Таграй, махая руками.
– Ловко пустил машину. Лучше, чем я.
И, сам не замечая того, шагнул дальше в воду.
Распустив паруса, флагманская "Октябрина"
Застучали моторы в вельботах, и вслед за ними вышла черная "Чукотка".
О ЧЕМ МЕЧТАЛИ УЧЕНИКИ И КОЛХОЗНИК ГАЙМЕЛЬКОТ
За несколько лет, проведенных в школе-интернате, ученики привыкли к культурной обстановке. То, что в первый год им казалось смешным и ненужным, теперь стало необходимым.
Перед началом учебного года в стойбище все чаще и чаще поговаривали о школе. Ученики теперь стремились в школу. Желание учиться у них было огромное. Но не только это: им хотелось скорей приехать в школу, чтобы посидеть за настоящим столом, поспать на кроватях и помыться в бане.
В ярангах была уже потребность писать - а стола не было; в ярангах хотелось жить при естественном свете - и его не было.
В меховом пологе яранги нельзя поставить ни стола, ни кровати; в оленью шкуру не вставить рамы со стеклом. Сама жизнь настоятельно требовала разрешения этих вопросов. Старый, уходящий быт дал трещину.
На побережье говорили о переселении народа из яранг в дома. Это было трудное и очень, казалось, отдаленное дело. Никто не знал, как приступить к нему. Дома строились из дерева, а деревья не росли на чукотской земле. Здания школ, больниц, риков, пушных факторий и полярных станций строились во Владивостоке. Их грузили на пароходы в разобранном виде и привозили за тысячи километров в этот отдаленный и безлесный край.
Между тем в зверобойных колхозах можно было уже найти протоколы с решением о постройке общественных пекарен, столовых, бань, прачечных. В крупных чукотских селениях пекарни уже работали, но столовых и бань еще не было. Не было и домов.
Чукча Гаймелькот из колхоза "Турваырын"* заработал в сезон более десяти тысяч рублей. Он купил кооперативный дощатый склад и построил из него дом. Гаймелькот тщательно утеплил его, из остатков досок сколотил стол и две табуретки. И когда дом был готов, Гаймелькот купил в фактории такую кровать, которую не хотелось даже "портить спаньем".
["Турваырын" - "Новая жизнь".]
Его жена Уквуна очень обрадовалась такой перемене в жизни. Но скоро наступило и разочарование. В новом доме стало так светло, что следы на полу были видны, как на только что выпавшем снегу. Лицо жены показалось вдруг особенно грязным. Гаймелькот, заметив это, велел жене умываться и ежедневно мыть пол.
Этот дополнительный и непривычный труд испугал чукотскую женщину. Резкий переход от старого к новому быту заставил ее призадуматься. Она молча и терпеливо переносила причуды мужа несколько дней. Она ждала, что и сам Гаймелькот поймет скоро всю ненужность этой работы. Но Гаймелькот не понимал ее. Тогда она обратилась к нему: