Чукотка
Шрифт:
– Слово предоставляется Тане-кай! Ой!
– сконфуженно вскрикнула она. Лицо Тает-Хемы вдруг залилось краской, она смутилась и, прикрываясь ладонью, тихо проговорила: - Извиняюсь... Слово - Татьяне Николаевне.
Сама учительница покраснела больше, чем Тает-Хема. Но, подойдя к столу и овладев собою, она сказала:
– Это все равно, Тает-Хема.
Ученики зааплодировали.
НЕОБЫЧНЫЙ НОВИЧОК
В седьмом классе шел урок математики. Двенадцать юношей и девушек пристально вглядывались в формулу, которую выводил на доске Николай Павлович. Малоподвижный человек в жизни,
– Теперь смотрите, что из этого получается.
Николай Павлович так увлек учеников, что их черные глаза, блестевшие, как омытые морской волной камешки, следили за каждой вновь появляющейся на доске цифрой или латинской буквой. Таграй даже привстал со скамьи и полустоя, закусив губу, сосредоточенно следил за объяснением.
– Да ведь это прямо интересно!
– вслух подумал Таграй.
Учитель оглянулся на него и, воодушевленный вниманием, спросил:
– Понятно?
– Очень понятно, - с умилением произнес Таграй.
– Понятно, понятно!
– проговорили и другие ученики.
– Теперь я попрошу кого-нибудь из вас к доске. Может быть, вы, Таграй, хотите?
– глядя на него, спросил учитель.
Таграй встал во весь рост и растерянно, с широко раскрытыми глазами, тыча пальцем себе в грудь, спросил:
– Я?
– Да, да, вы!
– Мы?
Это "вы", услышанное Таграем впервые в жизни, смутило его. Он сразу как-то понял, что стал взрослым - и не только взрослым, но и культурным. Ведь ни одного чукчу еще никто никогда не называл на "вы". И эта грань, которую он, Таграй, перешагнул, льстила ему. Такое обращение учителя защекотало его юношеское самолюбие. Таграй мигом пришел в себя, вышел из-за парты и внутренне довольный, смело, крупным шагом направился к доске.
В этот момент открылась дверь и в класс вошел директор школы. Следом за ним - высокая русская девушка лет шестнадцати на вид.
– Извините, Николай Павлович, - сказал директор.
– Вот сейчас привезли нам новичка. Пусть она пока посидит у вас в классе, а тем временем я побеседую с ее отцом.
Вошедшая девушка молча обежала голубыми глазами класс и, глядя на Николая Павловича, стала перебирать концы своих длинных светлых кос. Лицо ее выражало и недовольство, и досаду, и пренебрежение.
Класс замер. Лишь Тает-Хема, не отрывая взгляда от русской девушки, локтем толкала свою соседку Рультыну и тихо по-чукотски говорила:
– Перейди скорей, сядь за другую парту.
Рультына поднялась, Тает-Хема быстро передвинулась на ее место и, похлопывая ладонью по скамейке, сказала по-русски:
– Вот сюда можно сесть.
– Садитесь, садитесь!
– предложил и Николай Павлович.
И когда директор вышел из класса, учитель сказал:
– Ну, продолжим наши занятия.
Таграй быстро решил задачу и сел за парту.
– Как вас зовут?
– обратился Николай Павлович к русской
– Лена Журавлева, - ответила она, не вставая с места.
– Очень хорошо. Только знаете что, Лена? В нашей школе принято вставать, когда ученик отвечает учителю. Такой у нас порядок.
Лена покраснела, стиснула зубы, лицо ее стало злым.
– В каком классе вы учились?
– В шестом, - неохотно вставая, проговорила Лена.
– Окончили шестой класс?
– Да.
– Очень хорошо. Вам понятна эта формула?
– показывая на доску, спросил учитель.
– Понятна, - не глядя, сказала Лена.
– Хорошо. Будем продолжать наш урок. Попрошу вас к доске.
Лена вышла. И когда Николай Павлович дал ей задачу, она потупила взор и сказала:
– Этого мы еще не проходили.
– А как же вы говорите "понятна"?
– Понятно, но не все, - ответила она.
Внимание учеников было привлечено русской девушкой. Все они посматривали на нее, и каждый думал о ней. Они не придали значения тому, что она знала меньше, чем знают они. Теперь всем хотелось как можно скорей закончить урок и немедленно начать расспросы: кто она, откуда, зачем приехала на Чукотку; хотелось сказать, что все они будут дружить с ней и любить ее. Тает-Хема пристроилась на самом кончике скамьи, освободив всю ее для Лены Журавлевой.
Давая напутственные советы своей дочери, Алексей Петрович Журавлев говорил ей:
– Леночка, теперь-то ты должна быть первой ученицей, отличницей. Ведь ты будешь учиться с детьми некультурных родителей. Что они смыслят? Ты ведь культурная девушка, городская. Школка здесь хотя и неважная, но если ты будешь отличницей, в Планово-экономический институт тебя примут без экзаменов. Старайся, дочка!
Теперь Алексей Петрович сидел в учительской и беседовал с директором школы.
– Я, видите ли, бухгалтер, - говорил он.
– Двадцать лет безвыездно проработал в Сочи. Ах, господи боже мой, куда же меня занесло - из этакого чудесного края в такой, извините, гнилой угол! И, если говорить откровенно, жалованьишко прельстило. Что греха таить, какой же чудак поедет сюда ради удовольствия?
Директор молчал и думал:
"Кажется, этот субъект типичный длиннорублевик".
– Вы не бывали у нас в Сочи?
– Нет, - сухо ответил директор и спросил: - А здесь где вы работаете?
– В пушной фактории. Сто пятьдесят километров от вас. Но, оказывается, это и вправду близко. Всего десять часов на моторном вельботе. Этой факторией и Леночку соблазнил: "Дурочка, говорю, в песцах вернешься оттуда".
Алексей Петрович помолчал немного и вдруг рассмеялся.
– Хе-хе-хе, - покачал он головой.
– Колхозники нас привезли. Вот чего не ожидал, так не ожидал. Никак не думал, что и здесь колхозники есть. Они и не похожи на колхозников.
– А вы ищите это сходство не в одежде, а, например, в том, что они отлично научились управлять мотором, - сказал директор.
– Да, да! Это они умеют. И моряки превосходные. Я ведь сам на море вырос. Я понимаю.
– И, помолчав немного, бухгалтер спросил: - В вашей школе, я слышал, обучаются только их дети?