Чумная экспедиция (Сыск во время чумы)
Шрифт:
Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать - забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала?
К нему подошел доктор Вережников.
– Напрасно вы это, - сказал он укоризненно.
– Схватите горячку, лечить некому, все врачи - по баракам.
– Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, - отвечал на это Архаров.
Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует
Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством.
Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей - кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга…
– Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен?
– вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников.
– А что, имеется?
Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку - ладонь мокрой делалась.
– Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.
– Студента?
– Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.
– Да, толковый малый, только глупостями занимается, - с неудовольствием отметил Вережников.
– А делопроизводству обучен?
– Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести - не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.
Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.
– Ничего, зато живы останетесь, - утешил доктор.
Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо - за собственным ухом.
Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно - ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.
– Давай пиши, - тут же приказал Архаров.
– А ты, братец, ему посвети.
Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.
– Искомай за рябой оклюгой, - внятно продиктовал Архаров.
– Есть? Почунайся дером от масы.
Студент поднял голову.
– Записывай, не ленись, - одернул его доктор Вережников.
– Я не ленюсь. «Дером» - через «есть» или через «ять»?
Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался.
Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке.
– Как напишешь, так и ладно, - успокоил студента доктор.
– Возьмите
– И из каких же ты, Коробов?
– спросил Архаров.
– Из разночинцев.
Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби?
Будучи в Петербурге всего-навсего исполнительным офицером, он и не знал, что слово уже введено в документы. А сейчас ему сделалось любопытно.
– Меткое словечко. Оно одно людей разного звания объединяет, - отвечал Вережников.
– И государыне нравится, она его все настойчивее в обиход вводит. Да я и сам - разночинец.
– Давно ли?
– спросил Архаров, имея в виду государыню.
– Вообще-то, сдается, давно. Есть какой-то указ о тех, кто незаконно пишет себя в дворянстве, еще при царице Елизавете его огласили, так там вроде пытались разобраться, кто такие разночинцы. Наверно, с того времени государыня слово знает. А потом еще университетские бумаги. Там вроде граф Шувалов совсем красиво изволил выразиться: разночинцы есть образованные простолюдины. Но это давно было, в пятьдесят пятом, как университет заводили.
Вот тут бы Левушка точно помянул всуе древнюю историю. Архаров этой науки не понимал - дай Боже управиться с новыми законами и с новым начальством, куда еще старые помнить…
Он взял листок бумаги с поддсохшими чернилами. Написано отчетливо, ни единой кляксы. Взять, что ли, бедолагу? Ишь как смотрит, и податься ему некуда…
Крайне редко Архаров жалел людей. Чаще на них непутем обижался или же сердился. И тут сперва сказал себе было, что таких жалобных разночинцев нужно на годик-другой определять в армейские полки, чтобы сделались мужчинами. А потом возразил - да куды с таким росточком и с девичьим личиком? Карабина не поднимет.
– По-французски разумеешь?
– Немного, больше по-немецки. Могу читать на аглицком.
– И чему ж тебя профессора в университете учили?
– спросил Архаров.
– Астрономии! Геометрической и физической!
– первым делом вспомнил студент, и тут его опущенные долу голубые глаза явились наконец, распахнулись, засияли, и в них обозначилась безмолвная, но восторженная похвала сей науке. Сразу можно было уразуметь - ничего важнее для Саши Коробова в свете не было. Архаров вздохнул - на его взгляд, как раз ничего бесполезнее не было.
– Это все для досуга, - наконец сказал он.
– А мне нужно, чтобы было кому письмо продиктовать, бумаги мои соблюдать в порядке и что положено подшивать вместе. И со мной чтоб всюду.
– Я могу, - пообещал студент.
– Собирайся, поедешь со мной. Много добра не бери, тебя сзади на круп возьмут.
– Да какое у него добро, - сказал доктор.
– Мы его третьего дня отпустили, он до дома дошел, а дома-то и нет. Граф распорядиться изволил, чтобы опустевшие дома считать выморочными и жечь. Что на нем - то и его добро.