Чумная экспедиция (Сыск во время чумы)
Шрифт:
Левушка вытолкал Никодимку из гостиной, которую отдали под офицерский бивак.
– С чего ты взял, будто Марфа к нам Глашку послала, да еще с деньгами?
– спросил он тихонько.
– А к кому же?
– удивился Никодимка.
– Она давеча все вас вспоминала. Ядреные, говорит, кавалеры Николаи Петровичи…
– А деньги откуда взяла?
– А того не ведаю.
– К вам кто-то приходил?
– Нет, ваша милость, не было гостей.
– Может, Марфа сама выходила? Припасов купить?
– подсказал Левушка.
– Выходила
И тут вышел Архаров.
– Коли Марфа, то надобно ее расспросить, - сказал он.
– Побойся Бога, Архаров, как ты ее расспрашивать станешь?! Она же зачумленная лежит, бредит!
– Может, и не бредит. Больше-то прислать некому, больше про меченые рубли никто не знал. А они где-то все вместе сошлись - про это я ее и спрошу. Где она сразу все три раздобыла. И девка эта, Глашка, будь она неладна! Нет чтоб меня дождаться!
– Так ты на часы погляди! Не могла ж она по чужому дому весь день околачиваться! Проскользнула, покрутилась, деньги оставила - да и прочь подалась!
– Быть того не может, чтобы Марфа не велела ей чего на словах передать!
Опять Архаров затеял розыск, спрашивая уже про девку лет четырнадцати, опять переполошил все население особняка. Прислуга только диву давалась - как девка, никого не спрашивая, сразу отыскала архаровский тюфяк.
– Может, кто из солдат указал?
– предположил денщик Фомка.
– Надо ехать к Марфе, - вдруг окончательно решил Архаров и тут же, не дожидаясь криков приятеля, решительно повернулся к нему: - Коли ты, Тучков, за мной увяжешься, пеняй на себя, недосчитаешься передних зубов.
– Николаша, ты сдурел! Сам, добровольно, лезешь в чумной барак! Гляди, там и останешься.
– Останусь - значит, так Бог велел.
На Архарова накатило упрямство. Примерно такое же, какое им владело, когда он выходил драться. Только противница была опасная - моровая язва, она же чума.
Как перед дракой он наскоро сводил все мысли к двум-трем попроще, да и те из головы выкидывал, так и теперь: имущество, коли что, достанется младшему братцу Ивану, больше некому, похоронят иждивением графа Орлова, который эту кашу заварил. Вот и все.
Ему необходимо было видеть Марфу - и все тут! В бреду ли, не в бреду ли… Бог милостив - авось на краткий миг очухается!
Архаров велел седлать себе свежую лошадь, зарядил седельные пистолеты. С собой взял охрану в количестве четырех человек и проводника из еропкинской дворни. Левушку послал матерно - если тот окажется в Даниловом монастыре, то и в бараки тоже потащится, хватит на Преображенский полк одного спятившего обалдуя.
К монастырю он приехал уже ночью.
Пускать его не хотели, Самойловича звать не желали, тогда Архаров потребовал доктора Матвея Воробьева. Воробьев
Бредихин дал человека - показывать дорогу и чтобы не возникло осложнений с охраной больницы. Теперь, после того, как бешеная толпа разгромила бараки и забила насмерть врачей, строгости вокруг медицины граф Орлов развел неимоверные.
Самойлович спал, не раздеваясь, а только скинул свой обкуренный армяк и завернулся во вполне приличный шлафрок. Он вышел к Архарову, признал его, выслушал просьбу, очень ей удивился - и, разумеется, отказал.
– Я не для того здесь главным врачом поставлен, чтобы дозволять всякие безобразия!
– У меня поручение от его сиятельства графа Орлова. На днях в бабий барак привезли женщин. Их должны были запомнить, их мортусы на фуре привезли. Коли хоть одна жива, я должен с ней видеться и говорить, - Архаров не раз и не два повторил эти простые слова.
– Да русским языком же вам повторяю - никак нельзя, господин Архаров, посторонних в бараки не допускаем.
– Они хоть живы?
– Возможно, и живы, но входить в барак не позволяю.
– Я должен их видеть, - хмуро сказал Архаров.
– Не могу допустить, они заразны, - отвечал Самойлович.
– Я должен их видеть. Приказание его сиятельства графа Орлова.
– Не могу.
Помолчали.
– Сам-то ты, сударь, как-то заразы избегаешь, и прочие врачи с тобой вместе, - заявил Архаров.
– Сам-то я берегусь.
– Ну и я поберегусь. Мне лишь вопроса два или три задать.
Архаров с неудовольствием обнаружил в своем голоса этакие просительные нотки.
Эти вопросы вдруг сделались для него самым важным в свете делом.
Они еще некоторое время препирались, Архаров грозил неудовольствием графа, Самойлович же - неудовольствием Господа Бога и своей докторской совести, так на так и вышло.
Пока спорили, Архарову пришла на ум логическая неувязка.
– Послушай, сударь, ведь коли так - коли зараза настолько сильна, то и выздоравливать никто не должен. А они у тебя лежат среди таких же заразных - и ведь выздоравливают! Как сие получается?
– Как - одному Богу ведомо, - тут же скоренько отвечал врач.
– А мы подметили такую особенность чумы. Валит она - сразу наповал, тут тебе и жар, и бред, и пот прошибает, и кровавая рвота - как у кого. Лежит такой страдалец четыре дня, лежит пять дней, много - шесть, иных к постелям привязываем, чтобы в помутнении рассудке не сбежали. И тут - или помер, или на поправку пошел. Как если бы Господь определил моровой язве для ее злодеяния только сей довольно краткий срок. Возможно, те микроскопические создания, которые больного изнутри разъедают, дольше не живут…