Чувствую себя глубоко подавленным и несчастным. Из дневников 1911-1965
Шрифт:
Бон-Саксесс – Боа-Виста,
среда, 1 февраля 1933 года
Выехал из миссии в половине второго на крепкой каурой лошадке; гамак сзади, за седлом. Впереди шурин Дэвида на молодой резвой гнедой; на спине у него рюкзак, набитый книгами и консервами; в руках зонтик и змеиное дерево. Сзади, на рыжей лошади, уже с нагнётом в холке, держась следом за мной, – Дэвид. До середины дня ехали под проливным дождем. Перешли вброд Такуту и еще одну речку. Места ничем не отличаются от Рупунуни: песок, трава, фиговые деревья. Нигде ни скота, ни лошадей. До первой стоянки добирались в темноте. Амбар с тростниковой крышей отперт, но тоже погружен во тьму. В гамаках какой-то человек и несколько детей мужского пола. Пока Дэвид и Франциско поили лошадей, я сидел на ящике. Неожиданно маленький мальчик принес мне крохотную чашечку отличного кофе. А потом – лампу: огарок, плавающий в налитом в миску говяжьем жире; света не меньше, чем от свечи, но затушить его труднее. Отвратный запах отсыревшего тростника. Накрыли на стол: манка и тушеная tasso (вяленая говядина). Ел очень мало, спал плохо.Четверг, 2 февраля 1933 года Дэвид сказал, что за сегодняшний день надо проехать
Боа-Виста,
суббота, 4 февраля 1933 года
Встал совершенно разбитый. Ехали три часа – то по бушу, то по саванне. Маленькая ферма на Рио-Бранко, на противоположном берегу от Боа-Висты. Мелководье, посредине островки. Ждали час, пока нас не подобрал на своей лодчонке местный фермер. Вместе с двумя vaqueros переплыли (бесплатно) на другой берег; пастухи вместе со своим стадом быков переночевали на той же ферме, что и мы.
Первое впечатление от Боа-Висты: среди деревьев на высоком (теперь) берегу черепичные и тростниковые крыши. Песчаный пляж, где стирают и купаются девушки. На крутой горе бенедиктинский монастырь. Отец Мейтер дал мне с собой рекомендательное письмо на латыни. Монастырь внешне напоминает больницу, вид – очень солидный и привлекательный: крытая черепицей крыша, деревянные полы и потолки, скошенные с одной стороны, где дорога идет под уклон. Бетонные колонны отделены низким забором от сада с симметрично расположенными, выложенными кирпичами клумбами. Резная деревянная входная дверь и т.д. Окна остеклены, ступеньки каменные, веранда большая. Прождал на ступеньках минут десять. Немец высунулся из окна и заговорил с Дэвидом по-португальски. Такой же гость, как и я. Наконец в монастырь с дороги поднялся священник в белой сутане; ввел нас в очень уютную, при этом скромно обставленную приемную с искусственными цветами на столе и плетеной мебелью. Священник – швейцарец, немного говорит по-французски. Сказал, что парохода на Манаос в ближайшее время (возможно, несколько недель) не будет. Я послал Дэвида навести справки. Пока он ходил, принял душ, переоделся и в полной прострации повалился на кровать. Вернулся священник сказать, что завтрак готов, – его приготовили и принесли сестры из женского монастыря. Завтрак холодный, но вкусный: суп, тушеное мясо, рис, фасоль, блины и лимонад с каким-то особенным, медицинским, привкусом. Пока я ел, священник сидел напротив; разговор не клеился. После обеда лег на пару часов.
Вернулся Дэвид: пароход специального уполномоченного отплывает 10-го, а совершающий регулярные рейсы – 20-го. Решаю остаться. Дэвид разобрал вещи, слуги подготовили комнату. Сидел в прежнем коматозном состоянии; чудовищная головная боль. Ужин в шесть. Отличная, разнообразная пища. Разговаривать не получается: английский язык немца совершенно непонятен. Он местный плантатор. После ужина ходил взад-вперед по террасе, пока я не заставил его сесть. В постель – в 8 вечера. Принял лошадиную дозу хлородина и насмотрелся впечатляющих снов.Воскресенье, 5 февраля 1933 года Месса в семь. Присутствовали в основном девушки в брачных вуалях, обвешанные всевозможными лентами и медалями. Сзади несколько мужчин. После Такуту церковь кажется очень нарядной. Как бывает в школе при женском монастыре, гимны распевают елейными голосками. Под ногами, когда идешь в церковь, хлюпает грязь и скрипит песок. Лавчонки и частные дома грязные, убогие. Поддерживать разговор необычайно трудно: плантатор-немец по-английски говорит еле-еле, а по-французски еще хуже; священник не знает английского вовсе, да и французского, в сущности, тоже. Даже когда они говорят между собой по-немецки, то понимают друг друга плохо; приходится прибегать к португальскому. На всех языках немец говорит с одинаковым произношением. Швейцарец предпочитает слова длинные и малоупотребительные. Иногда обсуждаем новости: кораблекрушения в Атлантике и т.д. «Правда, что в Джорджтауне голодают?» Иногда говорим на общие темы. «Был бы король Георг королем, не будь он масоном?» Каждое сказанное им слово священник подолгу обдумывает. В семь – служба в церкви; очень жарко. Потом – в кафе; пил пиво с немцем и холостым лавочником.
Пятница, 10 февраля 1933 года Четыре дня непередаваемой скуки. Читать нечего – разве что жизнеописания святых и проповеди Боссюэ [267] . Беседа с немцем совершенно невыносима. Священник слег с лихорадкой и из своей комнаты не выходит. Вчера познакомился с молодым человеком – слава Богу, говорит по-английски. Оказался внебрачным сыном доктора Рота; женат на бразильянке; подвизается кузнецом, чинит старое огнестрельное оружие. Вчера вечером ходил с ним выпить пива. Не в кафе, где бываю я, так как: «Я владельцу крепко всыпал и пообещал, что всыплю еще». Рот усомнился, что мне удастся получить разрешение сесть на пароход специального уполномоченного, и оказался прав. Сегодня утром после кофе немец объявил, что специальный уполномоченный в городе и что найти его можно на телеграфе. Я туда отправился; уполномоченный был со мной весьма мил, но непреклонен: на его пароходе свободных мест уже нет. Меж тем я слышал, что еще один пароход отходит 15-го. Нашел французскую книжку путевых очерков, вот
Воскресенье, 12 февраля 1933 года Вчера написал плохую статью, но зато придумал сюжет для рассказа [269] . Пароход не отойдет до 20-го – таково общее мнение.
Вторник, 14 февраля 1933 года Дописал рассказ. Пароход прибывает завтра, но пойдет ли он в Манаос, не знает никто. Принял решение ехать назад в Гвиану; попробую вернуться в Джорджтаун через Кайетур и Бартику. У Джона Рота родился сын; предложил проводить меня до Кайетура, но дорогой, которая, судя по всему, ничего хорошего не сулит.
Понедельник, 27 февраля 1933 года Весь день отдыхал [270] ; читал «Домби и сына», много ел и много спал. Отец Кири отбыл в субботу. В среду надеюсь, вместе с Тедди Мелвиллом, отправиться в Курупукари.
Суббота, 4 марта 1933 года
Собирался уехать сегодня, но не смогли добыть лошадей, поэтому еду завтра. Маршрут изменил: вместо того чтобы двигаться в Курупукари, попытаюсь добраться до Кайетура через горы Пакараима. Принял такое решение и теперь ищу этот путь на картах, наношу маршрут, однако никто здесь этой дороги не знает, и все будет зависеть от того, удастся ли найти в Типуру проводников и носильщиков.
Чего только не делал для меня отец Мейтер: чинил седла, смастерил седельную сумку, отмерил нам в дорогу манной крупы, муки и т.д. Мы сходили к Фигереду, но почти на все наши вопросы раздавалось неизменное: «Nao ha» [271] . Овладел бартером: 4 капсюля соответствуют 1 яйцу; одна жестянка с порохом приравнивается 1 цыпленку; 1 миска манки стоит $ 1.50 и т.д. Боюсь, что столкнусь в пути со всевозможными трудностями, но для этого у меня есть отец Кири. Сегодня отец Мейтер меня сфотографировал и сейчас эти снимки проявляет. Нашел мне проводника из Макуши, зовут Эйсебио. На все, что ему говорится, он отвечает: «Да, отец», у него нет ничего своего – ни одежды, ни чашки, ни ножа. Говорит, что умеет готовить. Беру с собой вьючного быка. И медикаменты из лавки Фигереду: бальзам «Неотложная помощь Редуэйз», канадское масло от ожогов, овощной концентрат «Лидия Пинкхэм» – все это с американскими ярлыками. Одолжил у отца Мейтера барометр и «Чезлвита» [272] .Миссия св. Игнатия – ранчо Харта,
воскресенье, 5 марта, 1933 года
Проснулся в 5.30. Дэвид и Эйсебио уже оседлали лошадей и быка. Уложил вещи и выпил кофе; в путь в 7.15; небо серое. До трех часов дня не жарко, пасмурно, иногда моросит дождь. Шли шагом, рядом с быком, до тех пор, пока не вышли на шоссе в Бон-Саксесс, на настоящую дорогу для транспорта, а не тропу для скота; называется «миссионерская дорога», ведет напрямую в Юпукарри. Обогнал быка и двинулся по следу от колес, миновал Манари и Наппи, перешел вброд две речушки и в 2.10 увидел впереди деревню с загоном для скота и стоянкой. Навел справки: оказалось, что от дороги на Пирару отклонился сильно в сторону. Только потом понял, что свернуть надо было в Наппи. След от машины Харта, на которой он развозит продукты в приграничные лавки. Пока индеец поил лошадей, сидел на крыльце; выпил бренди, сделал несколько снимков; ничего не ел. Чтобы меня позабавить, индеец продемонстрировал свое брачное свидетельство. Деревня Мараканата. В путь в 2.50. Широкая, прямая тропа. Лошадь очень устала. Устал и я; жажда; в 4.45 увидел Пирару, добрались до нее в 5.30. Харт дал мне чаю и сыру, а также полотенце, пижаму и гамак. Ужин в семь. В восемь Харт позвал читать розарий [273] . Вся семья и старая индианка ходили взад-вперед в лунном свете, бормоча скорбные тайны.
В 8.30 прибыл Эйсебио с быком; на лице всегдашняя улыбка. Я решил задержаться здесь еще на день, дать отдых лошади и себе. По словам Харта, старуха из племени пиай, она живет в Сент-Игнатиусе, делает вид, что летает. Явилась сюда в первой половине дня с предвестием о скором моем появлении.Понедельник, 6 марта 1933 года Спал беспокойно, проснулся в каком-то оцепенении. Отправил Эйсебио к Мануэлю Луису. Кофе – в семь. Занятия с детьми – в восемь. Слышал, как чернокожая гувернантка стращает детей моим именем. Над таблицей умножения пролито много слез. Вечером явился Тедди Мелвилл – и очень кстати, ведь наутро я отправлялся в путь. Опять молебен, на этот раз не снаружи, а в доме. Пил с Хартом бренди; рассказал мне о немце, который в 1913 году пустил по Рио-Бранко три катера, поднял тем самым цену на скот и был убит своими бенефициариями под предлогом того, что он якобы торговал не в сезон черепаховыми яйцами.
Пятница, 17 марта 1933 года Всякий раз когда отцу Кири что-то мешает отслужить мессу за наше благополучное путешествие, день складывается как нельзя лучше. Вот и сегодня он грозился это сделать, но я сумел его отговорить. На этот раз мы вы шли относительно рано. Весь день ехали бушем. Мне удалось нанять у индейцев плотного серого жеребца. Вел его Марко, без седла и уздечки. Я сумел проехать на нем лишь половину пути, то садясь, то спешиваясь. Не говоря уж о том, что часами ехать верхом без седла утомительно, тропа была слишком узкой и предназначалась лишь для пешеходов, лошади же натыкались на деревья. Путешествие тем не менее оказалось вполне сносным, время прошло незаметно: пока ехал верхом, мечтал, что спешусь и пойду ногами, и наоборот. Мы шли, вопреки карте, по реке Тумонг, трижды переходили ее вброд и, в конце концов, оставили ее справа. Остановились перекусить на скалистом выступе посреди реки и в 3.30 прибыли в Анандабару, в деревянный дом, построенный Хейнсом, когда он промышлял алмазами. На дороге нас встретил посланец от Винтера. На пути из Курукубару он остановился на ночь и не сумел отложить отплытие парохода, шедшего сегодня утром в Кайепур. Анандабару окружен папоротником, где из-за местного ботаника начался лесной пожар. Блох вокруг столько, что, даже когда идешь, а не стоишь, они облепляют штаны толстым слоем. Винтер передал нам ключи от комнат, и мы повесили гамаки и выкупались. Рядом росла липа, мы допили бренди с лаймовым соком, доели последние бутерброды, остатки солонины и риса и удалились на покой вполне довольные жизнью. В девять вечера на нас обрушились потоки дождя, сдержать его крыша оказалась бессильной. Отыскал один сухой уголок, куда, перевесив гамак, и забился; с величайшими неудобствами провел там всю ночь. За стеной, перекрывая громогласным храпом шум ливня, крепко спал отец Кири.