Чужаки
Шрифт:
Ершов нахмурился.
— Сказать можно что угодно. Вы это лучше докажите.
— Доказывать можно тому, кто понимает. Мы доказывали, за это нас и тиранят. Кулаками рассуждают начальники наши, а не разумом. Вот беда…
— Не спорю. Может быть, и так, — согласился Ершов, садясь на подставленную ему кем-то скамейку. — Что ж, если начальники ошиблись, давайте разберемся.
Со всех сторон послышались одобряющие возгласы:
— Дело говорит!
— Знамо, самим лучше разобраться.
— Эсеры, сволочи, мутят все…
Прислушиваясь к выкрикам,
— Хорошо, граждане, давайте будем разбираться. С кого начнем?
— С Мальцева, — предложил Пронин. — Пусть он за всех рассказывает.
— Конечно, с него, председатель он…
— Ну что ж, давайте тогда, Мальцев, рассказывайте, как вы сюда попали? — предложил Ершов.
Волнуясь, Никита шаг за шагом рассказал историю своего ареста. Его рассказ Подтвердили все гавриловцы.
— Здесь из Гавриловки нас тринадцать человек, — заключая показания, говорил Пронин, — до революции у нас у всех было три лошади и шесть коров. У кулаков батрачили.
А теперь, смотрите, нас эта погань, Харин, самих в кулаки произвел. Даже не спросил, успели ли мы досыта хлеба наесться. А поди-ка, в активе числились, за Советскую Власть стояли, считали, что наша она, — и, взмахнув кулаком выкрикнул: — Убить надо было гада! Зря упустили. Тогда хотя знали бы, за что страдаем.
После двухчасовой беседы с арестованными, Ершов пришел к заключению, что большинство из них арестованы неправильно. Такого же мнения был и чекист. И вот, руководствуясь принципом: лучше освободить пятерых виновных, чем оставить в тюрьме одного невиновного, они решили всех их освободить. Сообщая об этом, Ершов сказал:
— Ну вот, кажется, и разобрались. Насколько мы правы, вы докажите своими поступками. — Он обвел внимательным взглядом посветлевшие лица окружающих его людей и добавил: — Завтра все идите в баню. Там вам дадут белье, а кому нужно и верхнюю одежду. Вымоетесь, отдохнете и вечером зайдите к нам: вместе подумаем, что делать дальше. — Он дал им адрес, куда прийти и велел начальнику караула снять охрану.
На следующий день к Ершову пришел один Мальцев. На немой вопрос Захара Михайловича «Неужели один?», он вынул из кармана список и положил его перед Ершовым.
— Все кроме двоих, — улыбаясь, сообщил Мальцев, — поручили мне просить вас зачислить добровольцами в Красную Армию.
— Вы думаете, будут воевать? — не скрывая радости, спросил Ершов.
— Думаю, что будут, — твердо ответил Мальцев, — народ наш, советский. Зря вот только их обидели. Ну, да они не сердятся. Согласились, что произошла ошибка. «Исправлять, — говорят, — будем так, как комиссар сказал, вместе».
Ершов пожал Мальцеву руку, он был явно взволнован решением освобожденных из-под ареста людей. «Уж если такие добровольцами идут в Красную Армию, — думал Ершов, — значит, Советская власть засела в умах простых людей крепко».
— Что бы вы предложили сделать? — обращаясь к Мальцеву, спросил Ершов. — Как снова укрепить авторитет советских
Мальцев не задумываясь ответил:
— Надо покрепче нажимать на кулаков и не трогать середняков.
Ершов согласно кивнул головой. Беседуя с Мальцевым, Захар Михайлович подробно рассказал о курсе партии в деревне, о том что надо делать сейчас там практическим работникам, как бороться с перегибами и эсерствующими элементами, потом перевел разговор на военное положение.
Уходя от Ершова, Мальцев почувствовал себя, наконец, свободным, равноправным человеком.
Отправив жену к двоюродной сестре, что жила недалеко от Самары, Никита вместе с Семеном Прониным пошел в казарму. Бывшим пулеметчикам германской войны дали «Максима». Не мешкая, друзья оборудовали на дрожках площадку, устроили на ней два сиденья, установили пулемет, да так ловко, что он вращался по всему кругу и при надобности легко снимался на землю.
Там, где находился пулемет Мальцева, противнику приходилось туго. Уже на второй день наступления, когда неприятель был сбит с занимаемых позиций, но отступал еще организованно, огрызаясь в каждом удобном пункте, Мальцев после успешного боя показал Семену на едва заметную полевую дорожку и, усаживаясь на свою скамейку, сказал:
— Давай, Семен, махнем верст пяток вперед, посмотрим, что у них там делается.
Пулеметчики обогнули дубовую рощу, проскочили через плотину и, перевалив бугор, остановились на задах большого хутора, чтобы оглядеться и дать отдых тяжело дышавшим взмыленным лошадям.
Через несколько минут со стороны хутора до слуха пулеметчиков донесся конский топот. Никита бросился к пулемету и стал наводить его на хутор. Из-за крайнего амбара, в каких-то ста саженях от пулеметчиков, показался одинокий всадник.
— Режь! Вдарь! — закричал Семен, махая руками в сторону всадника.
Никита припал к прицелу и, вдруг отпрянув, впился глазами в скачущего по дороге человека.
— Бей! Упустишь! Бей! — прыгая около площадки, кричал взволнованный Семен. Не выдержав, он бросился к пулемету. — Чего таращишь шары, уйдет сейчас!..
Мальцев с силой оттолкнул друга от пулемета и закричал рвущимися от волнения голосом:
— Маша! Маша! Ты? Машутка!
Семен с недоумением смотрел на Мальцева, потом снова перевел взгляд на всадника и, поняв в чем дело, растерянно сказал:
— Ты смотри-ка, в самом деле она. Вот ведь оказия какая?
Никита, как завороженный, продолжал смотреть на бугор, за которым только что скрылась его дочь.
Семен подошел к другу, сочувственно заглянул в застывшие глаза друга и, стараясь отвлечь его от горьких размышлений, сказал:
— Не успели сообразить, коня надо было срезать, вот и задержали бы. — И, хлопнув руками по бокам, удивленно добавил:
— И все-таки правду, знать, говорили: «Пойдет отец на сына, а сын на отца». Так вот оно и получается. Но это все равно не надолго, — махнув рукой, добавил Семен. — Обманули ее белогвардейцы, не иначе… Да на обмане далеко не уедешь. Догадается она, поймет…