Чужаки
Шрифт:
— А отчего же и просто не зайти к другу, — не понимая настороженности Юсупа, сказал Калина. — Помнишь, как вон ту скворешницу ставили, когда вместе с работы шли и ты ночевал у меня? Помнишь, как ты сорвался и я тебя за волосы ухватил. А скворешница-то и сейчас стоит, — показал рукой Калина.
— Помню, помню, горькая ягода: упасть-то я тогда не упал, но и волос на голове немного осталось. Вот с тех пор и привык бриться.
— А я тебя поэтому и не узнал. Косматый ты был тогда: борода, усы, а теперь гол-голехонек. Да и годочков-то прошло
— Да-а, — протянул Юсуп, снова оглядываясь по сторонам, — немало.
Видя настороженность Юсупа, Калина пригласил друга в дом и уже у крыльца спросил:
— Ты, вроде, прячешься, что ли? Может быть, ставни закрыть?
— Закрой, закрой, — согласился Юсуп, — не люблю, когда на меня смотрят кому не надо. Привычка…
— Знаю, — вводя друга в избу и чиркая спичкой, чтобы зажечь лампу, ухмыльнулся Калина, — постоянно вспоминаю твои рассказы, как ты бродяжничал и как каторжника Ершова выручал. Теперь он, поди, комиссаром каким-нибудь ходит.
— Кто, Ершов? — расцветая в улыбке, переспросил Юсуп. — Угадал. Комиссаром, да еще каким… А ты что, один, что ли? — не видя никого в избе, спросил Юсуп.
— Один, — снимая с полки самовар, ответил Калина. — Ушла хозяйка вместе с ребятами к сватье ночевать, та на мельницу, кажись, уехала, а дома никого. Сейчас самовар поставлю, чайку попьем. На вот кисет, закуривай пока…
Юсуп взял кисет, оторвал полоску бумаги и, свертывая цигарку, спросил:
— Ну как, горькая ягода, при новых хозяевах поживаете?
— Неважно, — гремя трубой, ответил Калина.
— Что так? Новое всегда лучше бывает. Особенно первое время.
— Какие они новые, — сердито отмахнулся Калина. — Самое настоящее старье. Хлам, одним словом, который люди выбросили было, а он с грязью назад приплыл.
Юсуп, прикуривая, показал пальцем в сторону села.
— Многие так думают или ты один?
— Какое один, — вздохнул Калина. — Многие образумились. Да оно и не мудрено. Сплошное мордобитие, нагайки, поборы. Что ни день, то новое распоряжение. Богачи прямо осатанели, спасу нет, как гнут палку. Вот-вот треснет.
— Кто, палка или терпение?
— Ну да, палка.
— И окажется у ней четыре конца, — засмеялся Юсуп и, пересаживаясь к столу, сказал:
— Вот что, горькая ягода, садись-ка поближе, потолковать надо.
Калина подошел к столу и, не дожидаясь, когда Юсуп заговорит, спросил:
— Чего скрываешь, скажи прямо, ты оттуда?..
— Садись, садись, все скажу…
Друзья уже говорили больше полчаса, когда в окно кто-то постучал. Прикрутив фитиль, Калина пошел во двор.
У крыльца стояла Машутка. Несмотря на поздние сумерки, Калина видел, как пылали ее щеки.
— Дядя Калина, — волнуясь, сказала Машутка, — можно к тебе?
— Ко мне. А зачем? — насторожившись и загораживая дверь, спросил он.
— Мне с тобой поговорить надо. По очень важному делу.
— Вот как… Ну, что ж, иди вон к скамейке.
— Нет, пойдем уж лучше к роще, — видя, что Калина не хочет впустить
За огородом она взяла Калину за руку и почти шепотом, торопливо сказала:
— Дядя Калина, нам на заимку ехать надо. Сейчас же, понимаешь? —.
— Это зачем? — спросил Калина.
— Как зачем? Ведь лошади Тучкина там и караульщика нет…
Калина остановился, с недоумением посмотрел на девушку.
— Чего это тебе на ум взбрело.
— Ты же сам говорил, что Тучкин пять парных подвод чужого добра привез. На миллионы.
— Ну и что же?
— Ах, как ты не понимаешь. Угнать надо лошадей, спрятать, вот добро-то и останется. Красные вот-вот здесь будут… Поможем им. Миллионы ведь…
— Ты серьезно это говоришь, — еще более недоумевая, спросил Калина, — или пытаешь?
Машутка отдернула руку, но не ушла. Горько сказала:
— Грех тебе обо мне так думать, дядя Калина. Сам знаешь, обманули они меня. Но я им это припомню.
Калина повернул обратно.
— Дело придумала, Машуха. Идем. Как это я сам не догадался. Сейчас побегу, Васютку с Мишей захвачу. Втроем угоним коней в Ипатьев лес. Пусть найдут, попробуют. К утру обернемся. А ты зайди в избу, тут человеку меня один очень хороший есть, поговори с ним.
Калина познакомил Машутку с Юсупом, сказал, кто она такая, и, стащив с полатей зипун, ушел.
Оставшись за хозяина, Юсуп пригласил Машутку пить чай.
— Садись, друзьями будем, — улыбаясь дружеской улыбкой, сказал Юсуп. — Значит, у белых служишь и их же не любишь?
— Они не стоят, чтобы их любили.
— Тогда красным помогай.
— Я бы рада, да не знаю как.
— Хочешь научу?
— Научи, спасибо скажу.
Это была беседа опытного разведчика с молодой, попавшей в беду, девушкой. Рассказывая о последних военных действиях полка, Машутка, между прочим, сообщила Юсупу о разговоре, подслушанном ею в штабе. Речь шла об организации засады около переправы, чтобы разгромить там части красных, когда они скопятся у реки.
— Если бы я знала, как это можно сделать, я бы сегодня же передала им об этом. Ведь все произойдет через два дня, — закончила Машутка.
— Об этом не беспокойся, — уверенно сказал Юсуп. — Красные все знают, будут знать и это…
Теперь Машутка поняла, с кем имеет дело, и стала просить Юсупа помочь ей перейти на сторону красных.
Выслушав просьбу девушки, Юсуп отрицательно покачал головой.
— Нет, Маша, тебе туда пока незачем. Одним человеком там больше, одним меньше — разницы большой не будет. А вот здесь другое дело. Одно то, что ты сейчас сказала, не малого стоит. А дальше, я думаю, еще лучше будет. Продолжай служить у белых. Все смотри, все слушай, запоминай. А мы к тебе будем наведываться. Если человек спросит: «Не пробегала ли здесь собачонка?» и на твои вопрос «Какой масти?» скажет: «Да так, неопределенной», скажи этому человеку все, что спросит и что сама найдешь нужным передать.