Чужие грехи

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

— Мы договорились до того, что, кажется, отлично понимаемъ другъ друга и знаемъ одинъ другому цну, сухо и рзко начала она, уже не пытаясь скрывать свои чувства. — Я теб предлагаю эту сдлку и жду отвта: согласенъ ли ты на нее или нтъ? Вотъ и все. Смягчать выраженія тутъ нечего. Я теб говорю прямо, что я даже теб на слово не поврю, а потребую письма у тебя, что ты продаешь мн дтей за десять тысячъ.

Владиміръ Аркадьевичъ захохоталъ какимъ то злобнымъ, пскуственнымъ смхомъ, стараясь скрыть свое бшенство.

— Такъ и видно, ma tante, что вы курса законовденія не проходили и потому не знаете, что подобныя росписки не дйствительны, проговорилъ онъ.

— А я все таки потребую ее отъ тебя, чтобы имть хоть право назвать тебя тмъ именемъ, которое ты заслужишь, если теб вздумается взять дтей обратно, сказала она сухо.

— О, Боже мой, вы и такъ забросали меня грязью, не имя еще на это никакого права! Что же вамъ помшаетъ сдлать это

посл! желчнымъ тономъ сказалъ онъ. — Вы, кажется, вообще никогда не отличались особенно склонностью щадить ближнихъ!..

Старуха что то молча соображала въ эту минуту.

— Кром того ты дашь мн вексель въ десять тысячъ, проговорила она, не обращая вниманія на его слова.

— Ахъ, и это нужно? съ усмшкой сказалъ онъ.

Но она уже вовсе не обращала вниманія на его усмшки и на его саркастическій тонъ.

— Я теб совтую подумать объ этомъ и дать мн отвтъ, сказала она. — Мн нужно знать впередъ, когда приготовить деньги и кром того, можетъ быть, теб понадобится, чтобы я похлопотала о мст для тебя…

— Вы очень добры! насмшливо сказалъ Владиміръ Аркадьевичъ.

— Такъ я буду ждать отвта завтра или посл-завтра, сказала тетка такимъ тономъ, какимъ даютъ знать постителямъ, что имъ пора удалиться.

Онъ холодно раскланялся и вышелъ изъ ея кабинета.

Она, совсмъ блдная, усталая, какъ бы разбитая, опустилась въ кресло и глубоко задумалась. Впервые въ жизни приходилось ей пережить такую неприглядную сцену, стать лицомъ къ лицу съ такимъ нравственнымъ ничтожествомъ, и опять ей было больно сознавать, что эта ничтожная личность — сынъ ея родной сестры. Невеселыя думы проходили въ ея голов: передъ нею проносились какія то картины давно прошедшихъ лтъ, вспоминались какія то радужныя надежды, возлагавшіяся на этого самаго человка во дни его дтства и юности. Теперь она чувствовала, что она навсегда разрываетъ съ нимъ всякую связь и желаетъ только одного, чтобы онъ отдалъ ей своихъ дтей и оставилъ ее въ поко. «Ну, а если онъ не согласится? вдругъ промелькнуло въ ея голов. — Если онъ захочетъ взять дтей ради упрямства, ради уязвленнаго самолюбія? У него вдь что ни шагъ, то противорчія! И съ чего это я вскипятилась? Не лучше ли было не раздражать его и повести дло мягко, съ тактомъ. Да, да, сама своими грубостями, по обыкновенію, подлила масла въ огонь! Можетъ быть, все дло испортила? И какъ все это глупо вышло, поединокъ какой-то словесный устроили»… Эти думы проходили въ ея голов и ея лицо принимало все боле и боле мрачное выраженіе, брови сдвигались плотне, губы сжимались крпче. «И всегда то такъ, всегда такъ выходитъ, носилось въ ея ум. — Вспыльчивость, раздражительность, грубость и цлый рядъ обидъ, когда нужно дйствовать съ дипломатическою осторожностью, съ свтскою вжливостью! Долго ли такимъ образомъ вооружить противъ себя людей, заставить ихъ обидться и разсердиться».

Прошло съ полчаса въ этихъ тревожныхъ думахъ. Старуха какъ будто опустилась и осунулась подъ ихъ гнетомъ, упрекая и браня себя за свою «сумасбродность». Она часто посылала себ подобные упреки, не умя никогда подладиться къ обстоятельствамъ, обдумать тотъ или другой планъ дйствія въ извстныхъ случаяхъ. «Винта у меня какого-то нтъ въ голов, должно быть, говорила она въ такія минуты, — ну, и не могу сдержаться». Тоже думалось ей и теперь. Наконецъ, она, словно очнувшись, ршительно поднялась съ кресла и выпрямилась во весь ростъ.

— Нтъ, гд имъ обижаться!.. Людишки, а не люди! пробормотала она вслухъ и направилась изъ кабинета въ дтскую.

Она не ошиблась: онъ, отецъ этихъ дтей, былъ согласенъ на все, на отдачу ихъ въ арендное содержаніе, на продажу ихъ въ вчное владніе, лишь бы только освободиться отъ нихъ и получить деньги.

Съ этого дня это были, дйствительно, брошенныя дти, круглыя сироты, не имвшія ни отца, ни матери.

Конецъ 1-й книги.

КНИГА ВТОРАЯ

ВОСПИТАТЕЛИ И УЧИТЕЛЯ

I

Вс родственники, крестники и прихлебатели Олимпіады Платоновны Дикаго и ея «камерюнгферы» Софьи были встревожены страшнымъ для нихъ извстіемъ и зашипли, забили тревогу. Разнесся слухъ, что княжна Олимпіада Платоновна Дикаго хочетъ на неопредленное, боле или мене продолжительное время совсмъ оставить Петербургъ и переселиться въ подмосковное Сансуси.

— Что заставило ее принять такое ршеніе?

Этотъ вопросъ въ той или другой форм, на изящномъ французскомъ язык или на вульгарномъ жаргон прихожихъ, повторялся на вс лады. Также въ различныхъ формахъ, на разныхъ языкахъ, на вс лады повторялся одинъ и тотъ же отвтъ:

— Это все для этихъ несчастныхъ дтей!

Сколько горечи, ненависти и презрнія слышалось въ этихъ немногихъ словахъ!

Сама Олимпіада Платоновна не считала нужнымъ скрывать отъ кого бы то ни было, что она дйствительно хочетъ ухать на продолжительное время изъ Петербурга только для

этихъ несчастныхъ дтей. Дти были довольно хилы и болзненны и чистый деревенскій воздухъ могъ укрпить ихъ здоровье. Въ деревн жизнь дешевле и потому можно было сдлать сбереженія для лучшаго воспитаніями образованія дтей, покуда они не поступятъ въ учебныя заведенія. Она въ деревн будетъ имть боле свободнаго времени, чтобы слдить лично за развитіемъ этихъ дтей. Кром этихъ серьезныхъ соображеній у Олимпіады Платоновны было и еще одно еще боле серьезное соображеніе, которое она не высказывала никому, но которое боле всего побуждало ее ухать на время изъ Петербурга: она не хотла, чтобы дти какъ нибудь случайно могли услышать что нибудь объ отц или матери, она боялась, что дти могутъ здсь встртиться со своими родителями. Довольно и того, что она сама слышала объ этихъ личностяхъ, что она сама встрчала ихъ случайно въ магазинахъ, на улицахъ, въ театрахъ. Всхъ этихъ причинъ было вполн достаточно, чтобы заставить ее покинуть Петербургъ. А какже они, эти родственники, крестники и прихлебатели княжны и ея «камерюнгферы» останутся безъ помощи Олимпіады Платоновны и Софьи? Ихъ была цлая орда, какъ это всегда бываетъ въ старыхъ барскихъ домахъ, гд еще выдаются разному нуждающемуся люду и разнымъ попрошайкамъ и единовременныя пособія, и ежемсячныя пенсіи. «Изъ глазъ вонъ и изъ ума вонъ» — эту поговорку вс они знали отлично. Здсь они приходили и къ Олимпіад Платоновн, и къ Софь поздравлять послднихъ съ днями своихъ имянинъ и рожденій; здсь они при каждомъ посщеніи къ Олимпіад Платоновн и Софь ныли насчетъ своихъ домашнихъ нуждъ и надвали на себя самыя затрапезныя одежды, чтобы получить взамнъ этихъ одеждъ немного поношенныя, но еще довольно цнныя платья благодтельницъ; здсь стоило только принести просфору отъ «Троицы-Сергія» княжн или ея служанк, чтобы получить подачку, деньги, платочекъ, платьице, вообще что нибудь боле цнное и практичное, чмъ просфора; здсь, наконецъ, можно было по недлямъ гостить у Олимпіады Платоновны и у Софьи, встрчая у этихъ старыхъ двъ «нужныхъ» и «случайныхъ» людей — у Олимпіады Платоновны графовъ и князей, генераловъ и тайныхъ совтниковъ, у Софьи — графскихъ и княжескихъ камердинеровъ и камерюнгферъ, оказывавшихъ одинаково сильныя протекціи, какъ и ихъ господа, по дламъ опредленія дтей на казенный счетъ въ учебныя заведенія, стариковъ и старухъ въ богадльни и вдовьи дома, людей среднихъ лтъ на теплыя мста, въ смотрителя какихъ нибудь складовъ, въ начальницы какихъ нибудь дтскпхъ пріютовъ. Княжна Олимпіада Платоновна не даромъ же пользовалась всеобщимъ уваженіемъ! Но что же будетъ, когда удутъ княжна Олимпіада Платоновна и Софья? Имъ нужно будетъ надодать письмами, имъ нужно будетъ только изрдка напоминать о своемъ существованіи, ихъ нельзя будетъ ловить въ удобныя минуты, въ т минуты, когда человкъ «въ дух» и когда онъ готовъ исполнить всякую просьбу. Бдныя родственницы и черносалопницы отлично знали значеніе такихъ минутъ и иногда выжидали по цлымъ днямъ того момента, когда будетъ удобне всего обратиться съ просьбой къ той или другой благодтельниц. Иногда во время вылетавшій изъ груди вздохъ, или кстати сказанная и вызвавшая улыбку острота, или трогательное лобызаніе руки оплачивались здсь десятками рублей. Отъздъ этихъ двухъ женщинъ изъ Петербурга являлся дйствительнымъ несчастіемъ для всей этой хищнической стаи, алчущей и жаждущей пенсій, пособій, помощей, протекцій и подачекъ. И все это несчастіе стряслось ради этихъ «несчастныхъ дтей». Не одинъ взглядъ, бросавшійся на этихъ дтей, былъ исполненъ затаенною злобою. Не одинъ голосъ, обращавшійся съ ласковыми словами къ этимъ дтямъ, походилъ на зминое шипнье. Дти, конечно, ничего и не подозрвали, ничего и не чувствовали — это было очевидно и, можетъ быть, именно потому люди длали все возможное, чтобы дти поняли, наконецъ, какихъ жертвъ они стоятъ.

Впервые уяснила Евгенію, какія жертвы приносятся для него и для его сестры, одна изъ его кузинъ, Мари Хрюмина. Объясненіе вышло неожиданно довольно рзко и грубо; оно произошло почти помимо воли самой Мари Хрюминой, существа эфирнаго, склоннаго къ сантиментализму и неспособнаго обидть даже муху. Какъ то разъ эта кузина, онъ и княжна Олимпіада Платоновна сидли вмст въ кабинет послдней.

— Неужели, ma tante, вы дйствительно ршились совсмъ поселиться въ Сансуси? щебечущимъ голоскомъ спросила у Олимпіады Платоновны ея племянница, опустивъ на колни книгу, которую она читала вслухъ тетк.

Эта двица уже начинала въ глубин души терять надежду на замужество и потому съ отчаяніемъ почти побжденнаго бойца доигрывала съ чудовищной утрировкою роль наивной институтки; она жила во вдовьемъ дом у своей матери, давно раззорившейся барыни.

— Не совсмъ, но, вроятно, долго проживу тамъ, отвтила Олимпіада Платоновна, занятая какой то вышивкой.

— Ахъ, это ужасно, это ужасно! воскликнула эфирная отъ худобы ing'enue, вздергивая вверхъ костлявыя плечики. — Тамъ вдь волки зимою воютъ! Въ деревняхъ всегда волки, какъ мн говорила няня! И потомъ вы все одн будете, совсмъ одн, ma pauvre tante!