Чужие грехи
Шрифт:
Оборотъ вопроса вышелъ опять нсколько неожиданный для Петра Ивановича и онъ не нашелся, что возражать.
Съ минуту продолжалось натянутое молчаніе. Олимпіада Платоновна прервала его первая.
— Вообще, сказала она тономъ откровенности, — я не знаю впередъ, поладимъ-ли мы, уживемся-ли мы, такъ какъ мы, врно, на многое смотримъ — я сверху, вы снизу. Но впередъ вамъ скажу: грубите мн, какъ угодно, но говорите правду, — она улыбнулась ласковой улыбкой, всегда совершенно преображавшей ея некрасивое лицо, — ну, и я въ долгу не останусь, тоже грубить буду…
— И
— Ахъ, у меня-то это даже и не добродтель, съ нсколько грустной улыбкой замтила она. — Я говорю правду, потому что не хочу длать надъ собой усилій для лжи. Когда можешь идти большой дорогой, проселками колесить не зачмъ.
— Что правда, то правда! сказалъ онъ.
— Ну, значитъ, мы покончили договоръ, а тамъ: поладимъ — поживемъ, не поладимъ — разъдемся, закончила она.
Онъ поднялся съ мста, чтобы откланяться.
— Да, мы забыли одинъ важный пунктъ, остановила его Олимпіада Платоновна. — Какъ вамъ угодно будетъ получать жалованье: помсячно или по третямъ?..
Петръ Ивановичъ вдругъ покраснлъ, какъ піонъ, и, комкая въ рукахъ шапку, пробормоталъ съ напускною небрежностью, которая ему вовсе не удалась:
— Это… это… ршительно все равно!
— Мн удобне длать рже счеты и потому будемте считаться по третямъ, сказала Олимпіада Платоновна.
Онъ все продолжалъ вертть шапку и какъ-то глухо, точно что-то вдругъ сдавило ему горло, проговорилъ:
— Зачмъ-же… помсячно-бы…
Олимпіада Платоновна подняла на него ласковые, проницательные глаза.
— Ну, эту уступку ужь сдлайте мн, не люблю я копечныхъ счетовъ и чмъ рже съ ними возиться, тмъ лучше для меня, старухи, проговорила она и вынула изъ портфеля деньги. — Вотъ вамъ за первую треть, а тамъ…
Онъ быстро протянулъ руку и вдругъ остановился.
— Нтъ, какъ-же… пробормоталъ онъ въ нершительности.
— Да вдь мы-же демъ посл завтра и, вроятно, до отъзда не увидимся, такъ должна-же я вамъ заплатить, сказала она, подавая ему деньги и поднимаясь съ мста. — Времени у меня мало осталось, такъ ужь не взыщите, что короче ознакомимся не здсь, а въ дорог да тамъ, на мст…
Она протянула ему свою широкую, почти мужскую руку и удалилась, ковыляя, изъ комнаты.
Петръ Ивановичъ вышелъ отъ нее въ какомъ-то туман: у него были въ рукахъ деньги, большія деньги, за четыре мсяца впередъ, а еще часъ тому назадъ онъ все думалъ и раздумывалъ, какъ перебьется втеченіи мсяца его мать «съ ребятишками» до полученія имъ жалованья, гд онъ прикупитъ въ деревн хоть пару сорочекъ, какъ онъ подетъ въ своемъ легкомъ пальто въ дорогу. Онъ вспомнилъ, какъ онъ испугался, когда Олимпіада Платоновна сказала, что будетъ разсчитываться по третямъ, и ему представилась вся комичность его фигуры въ эту минуту, когда онъ готовъ былъ или выторговать плату помсячно или отказаться отъ мста, такъ какъ въ четыре мсяца до полученія жалованья могла-бы умереть съ голоду его мать да и съ него могла-бы свалиться послдняя рубашка. «И туда-же хорохорился: мн все равно, какъ получать,
— Ну, что, голубчикъ, какъ? спросила его робко старуха-мать, встрчая его дома.
— Ничего, поладили! весело проговорилъ онъ. — Баба добрая, прямая! Уродъ она, а славная баба! И деньжищъ вонъ сколько отвалила!
Онъ вывалилъ на столъ пачку кредитныхъ билетовъ, вытащивъ ихъ изъ кармана панталонъ. Мать набожно перекрестилась.
— Спаси ее, Господи! проговорила старушка.
— Ну, что ты въ самомъ дл, мать, какъ за благодтельницу, ужь и молиться за нее начала! засмялся онъ. — За работу тоже дала, а не даромъ… Еще, можетъ быть, такъ насядетъ за эти деньги, что и небо съ овчинку покажется!
— Голубчикъ ты мой, другіе и насядутъ, и не дадутъ ничего, проговорила мать.
— И то правда! согласился онъ и, вдругъ встряхнувъ головою, любовно взглянулъ на старушку. — Ну, теперь, мать, полно голодать и теб съ ребятишками! Поскучаешь безъ меня, ну, да что длать! Поживу тамъ, скопимъ что-нибудь, а тамъ — живы будемъ — увидимъ!
Онъ обнялъ любимую старуху, посвятившую всю жизнь на воспитаніе своихъ дтей.
Олимпіада Платоновна была тоже очень довольна имъ.
— Какъ вамъ показался учитель-то? спрашивала у нея вечеромъ Софья.
— Совсмъ еще молодымъ птушкомъ наскакиваетъ, а ничего, душа на ладони, отвтила Олимпіада Платоновна.
Она разсмялась и начала шутливо разсказывать о своихъ переговорахъ съ Рябушкинымъ. Отъ ея наблюдательнаго взгляда не ускользнула ни одна мелочь. Она очень комично передала и его фразу о томъ, что ему все равно, какъ получать жалованье, и его страхъ, когда она ршила давать ему жалованье по третямъ, не прибавивъ при этомъ слова: «впередъ». Софья смялась.
— Совсмъ еще зеленый, закончила княжна. — Только бурсы на немъ много налипло. Ты его, Сонька, возьми въ руки и отмой, непремнно отмой!
И дйствительно, Софья занялась «отмываньемъ» его. Съ нею онъ сошелся сразу, безъ церемоній, безъ недомолвокъ, какъ съ равною себ. Она тоже не стснялась съ нимъ и относилась къ нему съ фамильярностью старой няньки или старой ключницы, наставляющей молодого человка. Много она уже видла на своемъ вку такихъ-го «поповичей неотесанныхъ», какъ она выражалась, и особенно церемониться съ ними не видла надобности. «Тоже не въ барскихъ покояхъ, а у насъ въ людскихъ да въ двичьихъ пороги обивали», говорила она про людей этого сорта.
Какъ-то онъ, осматривая комнатныя украшенія въ Сансуси, замтилъ Софь:
— И деньжищъ-же, должно быть, много даромъ ухлопалъ князь на эти зати, благо деньги-то дешево отъ мужиковъ доставались!
— Ну да, батюшка, и у васъ, врно, ихъ много, что вы ихъ зря разбрасысать научились, сказала Софья.
— Я? Съ чего это вы взяли? удивился озадаченный Петръ Ивановичъ.
— А если-бы мало было, такъ берегли-бы ихъ на дло, сказала Софья. — А то такъ изводите!
— Что вы городите чепуху! воскликнулъ Петръ Ивановичъ.