Чужие. На улице бедняков. Мартин Качур

Цанкар Иван

По-новому рисуются в «Холопах» взаимоотношения между революционно настроенным интеллигентом и передовыми рабочими. Если в «Мартине Качуре» это лишь символический союз, осознаваемый Качуром в самом конце его жизненного пути, то в «Холопах» это союз реальный, основанный на ясном понимании освободительной миссии пролетариата.

Драма вызвала настоящий переполох в лагере реакции. Яростно обрушилась на пьесу клерикальная критика. «Христианское» учительство протестовало против «осквернения возвышенного призвания» воспитателей юношества. Постановка драмы была запрещена правительственной цензурой, нашедшей в ней шестьдесят

два недопустимых места.

Критику социальной несправедливости Цанкар продолжает в новеллах этих лет, в частности, в «Повести о Симоне Сиротнике» (1909).

В это время Цанкар до конца осознает положение писателя-революционера в капиталистическом обществе. Если ранее враждебность этого общества рождала в нем горькое чувство непонятости, то теперь Цанкар видит в ней залог того, что он правильно выполняет свой писательский и гражданский долг. Выкристаллизовав свое представление о демократической национальной культуре, вступив в живое общение с пролетариатом своей родины, Цанкар еще бесстрашнее бросал вызов реакции.

В написанной в 1910 году книге «Белая хризантема» в полулирической, полупублицистической форме Цанкар говорил о своем понимании роли искусства в жизни общества, о своей твердой вере в скорый приход новой жизни, которая возродит униженное или растленное искусство современного общества.

«Глубже вглядись, друг! Ты видишь, откуда эти новые силы? Жизнь пробуждается в низинах, которые спали… что из того, если весна приближается в бурях и разливах? Из черных наносов взойдет буйная поросль!»

Цанкар выдвигает перед писателями требование идти в ногу со временем, развиваться вместе с ним, подхватывать самые прогрессивные его тенденции. Подлинный художник, по убеждению Цанкара, должен ставить перед собой те же цели, которые стоят и перед народом, то есть цели социальной революции.

В статьях 1909—1912 годов Цанкар создал концепцию словенского литературного процесса, выделив в нем линию демократической литературы. До сих пор его статьи продолжают давать очень много для понимания истории словенской литературы.

Таким образом, Цанкар продолжал идти в авангарде революционной литературы. Но в то же время в его творчество усиливается воспевание романтической мечты — «вечно неутолимого стремления» к возвышенной и чистой красоте, причем действительность, в противоположность этой мечте, предстает в виде грязного, животного прозябания: «Новая жизнь» (1908), «Воля и сила» (1910), «Красавица Вида» (1911), «Милан и Милена» (1913). Туманная символика, налет загадочности затрудняют восприятие этих произведений.

В определенной мере в это время Цанкару свойственны и настроения богоискательства. Писатель всегда был врагом официальной религии, понимая, однако, что народные массы вкладывают в свою веру мечту о лучшей жизни. Отсюда и религиозные образы-символы в его творчестве. Часто встречающийся образ Христа, бедняка и вождя бедняков, крестный путь, Голгофа, воскресение наполняются у Цанкара социальным и революционным смыслом. Но в предвоенные годы писатель начинает порой искать опоры в каком-то своеобразном, очень интимном и далеком от официального культа общении с Христом. Это нашло свое выражение в некоторых рассказах его последнего цикла «Виденья» (1915—1917), в котором запечатлен протест писателя против первой империалистической войны.

Однако никогда Цанкару не изменяла

вера в то, что спасение народа — в революции, в «борьбе за полное социальное и политическое освобождение». Статью «Как я стал социалистом» (1913) он заключает словами: «Политические убеждения и мировоззрение, которые человек выработал сам, драгоценнее всего на свете, и никакая сила не может их поколебать». Его вера крепла с годами, видение цели становилось все более ясным и трезвым, что давало ему высшую радость, бодрость, силу. Это были ощущения человека, слившегося с миллионами, вложившего все свои силы в борьбу за будущее. «Труд мой — это предчувствие зари, оно в каждом моем слове и во всей моей жизни. Я уже слышу долото, вытесывающее гранитный фундамент нового здания». Но при этом писатель ясно отдавал себе отчет, что многие — и в том числе он сам — умрут, не войдя в это желанное завтра. Его личная жизнь и жизнь множества людей вокруг него была тяжела и мрачна. И человек, лично обреченный на жизнь в «сегодня», поддавался порой слабости и отчаянию, искал утешения в боге и призрачной мечте, которую рождала глубокая неудовлетворенность действительностью.

«Образам, в которых Цанкар выразил стремления, колебания и подавленность тогдашнего передового словенского интеллигента и свои собственные, писатель противопоставил художественные воплощения своей веры в победу рабочего класса и социализма — в кузнецах Каландрах. Другими словами, Цанкар и в своем величии, и в своих слабостях — величайшее художественное выражение и отражение словенской действительности тех лет»^[4].

В последние годы творчества Цанкар работает почти исключительно в жанре короткого рассказа, которые составили два цикла: «Моя нива» и уже упомянутые «Виденья».

Рассказы первого сборника носят преимущественно реалистический характер. Многие из них — настоящие шедевры цанкаровской прозы. Благодаря своей лирической проникновенности и изумительной отточенности формы они представляют собой по существу стихотворения в прозе. В сборнике преобладает автобиографическая тематика, выделяется посвященный матери цикл «У святой могилы». В ряде рассказов звучит сатирическая тема «Долины святого Флориана» — разоблачение ханжества и мещанства. Интересен цикл рассказов о животных — «Из чужой жизни». В целом книга «Моя нива», несмотря на пронизывающее ее высокое чувство человечности, почти лишена того бунтарского пафоса, который присущ произведениям Цанкара, написанным до 1910 года. В ней преобладает элегическая интонация сострадательной любви к людям, раздумье о горечи и несправедливости жизни.

Наступили тяжелые военные годы. Империалистическая бойня была ненавистна писателю. Но он верил, что угнетенные народы Австро-Венгрии вырвутся благодаря ей из своей тюрьмы. Цанкар предчувствовал, что словенский народ — на пороге «очищения и возрождения».

Как и в 1907 году, Цанкар снова бросается в гущу общественно-политической борьбы. В его статьях и речах военных лет поражает неисчерпаемая многогранность, а часто и противоречивость его натуры. Рядом с проникновеннейшим лириком и мечтателем, в тяжелые минуты не чуждым мистицизма, в нем живет неустрашимый борец и политик, безошибочно чувствующий дух времени, его исторические задачи, уверенно ориентирующийся в политической обстановке, в вопросах борьбы за национальную культуру.