Чужие. На улице бедняков. Мартин Качур
Шрифт:
Лойзе подсел к столу; другой господин, худой и как будто долго голодавший, оказался мелким акцизным чиновником из местечка. С длинного лица смотрели большие, но пустые, невыразительные глаза.
— Ну, а как ты, Лойзе? Что ты делаешь?
— Ничего не делаю. Долго упирался, старался, да ничего не получилось; выходит, старайся не старайся — один черт, так чего ради мучиться напрасно?
— Вот как! — небрежно отозвался учитель и еще раз внимательно, с любопытством вгляделся в лицо Лойзе. А лицо это совсем не соответствовало беззаботному тону; когда Лойзе смеялся, оно становилось похожим на оскаленный череп; от щек
— Куда ты сейчас направляешься?
— Домой; иду проведать мать, если она еще жива. Не видел ее пять лет, она думает, что я вернусь в карете четверней…
Он осушил стакан, на щеках выступил румянец, неестественным блеском загорелись глаза.
— Помнишь, Кривчек, наши люблянские времена? Помнишь, как мы кутили?.. Эх, Кривчек, спой-ка разок своим нежным голоском, хочу еще раз услышать, прежде чем помру!
— Где они теперь, люблянские кабаки! — серьезно ответил учитель. — Другие у нас нынче заботы, дорогой мой!
Лойзе повеселел, ему захотелось смеяться и петь.
— А когда ты исчез из Любляны? — спросил учитель.
— Не помню, удрал как-то, когда нечем стало платить ни за жилье, ни за обед… А знаешь, почему я ушел из театра? Потому что у меня на сцене в животе бурчало.
Учитель невольно тряхнул головой, акцизный чиновник усмехнулся.
— Представь, я до самой Вены добрался и хотел поступить — куда бы ты думал? Прямо в академию! Я ведь хорошо рисовал.
— Черт побери, так почему же не поступил?
— А как? Я такой ободранный был, что даже войти туда не осмелился… А потом разгребал снег, зарабатывал по гульдену в день, но это было всего три дня, больше не вышло…
— Почему?
— Потому, что снег перестал идти.
— А как ты вернулся домой?
— За государственный счет, пять дней охал — но приятная была поездка, ни забот, ни хлопот… Навечно у меня останутся в памяти эти дни; ешь и не спрашиваешь, откуда что взялось; спишь, и никто тебя не гонит за порог. Как у Христа за пазухой… А потом я еще целый год пробыл в Любляне.
— Почему же тебя не доставили домой?
— Потеряли в дороге, как пустой мешок… Вот тогда-то, братец ты мой, и началась жизнь… Подумай, я яблоки воровал за рекой — это большое искусство, и для него нужно больше терпения и умения, чем, скажем, для того, чтобы учительствовать. А потом нанялся к адвокату.
— Что ж ты у него не остался?
— Когда он мне в первый раз выдал жалованье, я на радостях так напился, что два дня не ходил в контору… а потом уже не решался туда показываться… Это была последняя нить, я ее порвал, и тогда рухнуло все… И теперь я совершенно свободен.
— Не сладкая у тебя жизнь, — заметил учитель.
— Не сладкая, но такой она и должна быть, я бы удивился, если бы она вдруг стала другой. Никогда я еще не видел, чтобы бурьян давал благородные плоды; он только для того и растет, чтобы его ослы щипали.
Учитель заказал вина, хозяин принес Лойзе конченого мяса и белого хлеба. Когда Лойзе увидел красное, вкусно пахнущее мясо, глаза его засверкали; он ел молча
— А как сейчас в местечке? Чем вы там занимаетесь? — спросил он, вытирая губы.
Кривец принял чрезвычайно серьезный вид и поправил очки.
— Я, дружище, серьезно взялся за работу, как намеревался еще в гимназии.
— Значит, все еще думаешь спасать свой народ? — усмехнулся Лойзе.
— Народ нет, а хотя бы маленькую его частицу — это ведь тоже что-то… И ты даже не представляешь себе, каковы наши люди. Если ты видел их пьяными в кабаке, они вызывали у тебя отвращение — полунищие и нищие, которые пьют, сквернословят и подыхают, как скотина; те, что получше, бегут в Америку, в Германию, в Боснию, а нищие пьянчуги, слишком беспечные и ленивые, чтобы выкарабкаться, остаются дома… Такой народ ты, наверно, видел и соответственно о нем судил. А я его узнал по-настоящему, и лучше его на свете нет. Теперь у нас в местечке есть читальное общество.
— Так оно и раньше было.
— Да, для господ, а если от человека пахло хлевом, он не смел туда войти. А теперь мы там сами хозяева — крестьянские парни и рабочие; завели хорошую библиотеку, читаем газеты, поем и, случается, кутим; но это уже совсем другой кутеж, потому что люди стали другими. Подумай, у некоторых даже лицо преобразилось с тех пор, как они пришли в общество!
— Таким образом ты и собираешься их спасти? — спросил Лойзе.
— А чем он плох? Бедность у нас великая, но образованный человек сумеет из нее выбраться, а нищие духом нищи вдвойне — забьются в нору и ждут конца… Но это только начало. Надо пробудить людей; когда они откроют глаза и осмотрятся, они уже сами себе помогут. Привыкнут быть вместе, увидят, что в одиночку ничего не сделаешь, что нужно опираться друг на друга… Тут нам еще раньше подали пример кожевники-социалисты, которые объединились и перестали быть рабами своих хозяев. Посмотри на них в воскресенье, и только по рукам да черным ногтям узнаешь, что это рабочие. До последнего времени ребята их ненавидели, считали, что они слишком по-господски держатся, а теперь уже не чураются их…
— Трогательная идиллия! — заметил Лойзе.
— Еще нет, но я бы хотел, чтоб она наступила.
— Если ты считаешь, будто твоя деятельность что-то особенное, ошибаешься. Что в твоих планах нового? Старые фразы, и ничего больше.
— Конечно, старые фразы, — ответил спокойно учитель. — Разве я сказал, что придумал что-то новое? Или что хочу заниматься какими-то экспериментами? Я хочу работать по-старому, по шаблону, и этих старых фраз, о которых я знаю, что они старые, ничуть не стыжусь. Если бы каждый делал все по-новому, что бы получилось? По прямой, знакомой дороге мы, по-моему, пойдем дальше. Главное, чтобы человек серьезно относился к делу и честно мыслил.
— Зря стараешься! — ответил Лойзе. — Ты такой же фантазер, каким был в Любляне, когда тебе самому есть было нечего, а ты учился, чтобы помогать другим. И забывал, что сам нищий. Да ни к чему это ученье, помочь тут невозможно… Я рассказал тебе, как я жил. Ну, так что же ты думаешь, не было у меня никогда ни сил, ни энергии, ни желания жить и помогать себе и другим? Всего этого хватало, и я заставлял себя бороться. А что в результате? Мозоли на ногах и больной желудок… Ничем тут не поможешь, все осуждено на погибель!