Чужие. На улице бедняков. Мартин Качур
Шрифт:
Качур пошел домой, лег и сразу заснул. Снилось ему, что перед ним в тихом белом трактире стоит Минка, черноокая, белолицая, уперла руки в бока и смеемся ему в лицо.
Он проснулся, дрожа от страха. Зажег свет и закурил сигарету.
III
Качур пошел в учительскую, его коллега Ферян вышел за ним на лестницу и взял его за плечо.
— Потерпи немного! Если не хочешь, чтобы тебе совсем свернули шею, послушайся моего совета; будь покладистее, кланяйся и говори «да», если тебе даже предложат веревку и виселицу.
Качур тряхнул головой, поднялся по лестнице и постучал в двери.
— Херейн![11]
В комнате за длинным столом, заваленным бумагами и книгами, сидели старший учитель и священник. Старший учитель взглянул на Качура сладко-печальным, скорбным и одновременно осуждающим взглядом. Священник выглядел скорее огорченным, чем рассерженным.
— Скверно, скверно, — вздохнул старший учитель. — Как вы могли так забыться, господин Качур?
— Перед кем и за что я должен отвечать? — спросил зардевшийся Качур.
Старший учитель поднял голову.
— Передо мной, старшим учителем. И перед господином священником, председателем краевого школьного совета.
— Скажите сначала, что я сделал?
— Так не разговаривают со старшим учителем, — произнес священник и медленно обвел, точно смерил, Качура мрачным и холодным взглядом.
— Что такое? — вскипел Качур, взбешенный осмотром.
Старший учитель и священник переглянулись, и старший учитель глубоко вздохнул.
— Господин Качур, вы ведь помните: я принял вас как товарища и друга. Теперь, к своему великому прискорбию, я вижу, что вы мне не товарищ и не друг. Радушно и благожелательно встретил вас и наш добрый запольский народ, который был убежден, что вы будете примером и учителем для его молодежи. Но, к сожалению, все очень скоро убедились, что вы плохой учитель и подаете дурной пример своим ученикам. Вы портите молодежь, подстрекаете ее к плохим поступкам, сеете раздор среди людей…
— Что вы на это скажете? — спросил священник.
Качур дрожал.
— Разве я обвиняемый и уже осужденный, что так стою перед вами? К чему эти наставления? Разъясните мне, в чем мои преступления, тогда я отвечу вам.
— Что произошло в воскресенье в «Мантуе»? — спросил священник холодным тоном.
— Об этом спросите лучше господина капеллана.
— Я его спрашивал, и он рассказал, что вы восстанавливали людей против веры.
— Он солгал. Заявляю, что он солгал!
Старший учитель покачал головой и взглянул на Качура, как на грешника, который хотя и пал, но все же достоин сожаления.
— Не те слова, господин Качур, не те слова вы говорите.
— Так как же, — дрожал Качур, — в чем моя вина? Я хотел бы, чтобы все велось по порядку и по закону: проповедей я не желаю, не прошу и наставлений! Долго стоять здесь тоже
— Долго стоять вам не придется, — сказал священник и медленно поднялся. — Я думаю, господин старший учитель, что мы можем кончить. С этим господином разговаривать излишне.
Пожав старшему учителю руку, он вышел. Старший учитель погрузился в бумаги.
— Господин старший учитель!
Тот посмотрел на Качура, будто только что заметил его. На лице его появилась слащавая улыбка.
— Всего хорошего, господин Качур, всего хорошего. Я очень занят, страшно много дел. Всего хорошего.
Перед школой Качур увидел поджидающего его Феряна. Тот громко засмеялся:
— Ну и красный! Вижу… Хорошую трепку получил! А как ты держался?
— Скоро мы простимся с тобой, приятель, — ответил Качур, принужденно смеясь.
— Неужто так плохо? Ты не покаялся? Не поцеловал руку священнику?
— Этому . . .?
— А, так… Теперь я понимаю, что ты натворил. Жаль. Ты мне нравился. Мне всегда нравятся люди лучше меня. Конечно, ты лучше, это правда, но такая же правда и то, что я умнее тебя. Выпьем на прощанье, в этом ты мне уж не отказывай.
— Выпьем!
Когда Качур вошел в свою комнату, на столе лежало письмо. Жупан писал, что хотел бы поговорить с ним.
«Еще одно наставление, — усмехнулся Качур. — Почему бы и не пойти? Теперь я все равно вне общества и закона. Мне теперь и слушать, и говорить, и смеяться легче…»
Сразу после обеда Качур пошел к жупану. Двери дома были заперты, он направился в лавку и увидел, как тонконогий жупан мигом исчез из лавки, на бегу погрозив ему пальцем. Двое крестьян пили водку и покупали табак.
За стеклянной дверью, которая вела в прихожую, показался жупан, потихоньку постучал в стекло и подмигнул Качуру.
«Спятил он, что ли», — подумал Качур, открыл стеклянную дверь и вошел в прихожую. Жупан взял его за руку и повел в комнату; на столе, как и в первый день, стояли два стакана и бутылка вина.
— На людях не хочу, понимаете… Только чтоб люди не видели! Сразу подумают бог знает что. Пейте!
Запер осторожно двери, подошел к Качуру, потрепал его по плечу и весело рассмеялся:
— Что это вы натворили в воскресенье? А? Вот чертов парень! Такие вещи… Священник вас уже исповедовал? До корня докопался?
— Ждал он меня в исповедальне, а я не пришел! — засмеялся Качур.
— Не пришли… Гм…
Лицо жупана сразу стало серьезным.
— Знаете, молодежь надо воспитывать в религиозном и кесарском духе… и… словом, вы знаете. Пример надо подавать… ведь вы знаете… Погодите! Куда вы? Куда вы?
Качур поднялся.
— Не уходите! Разве я вас обидел? Прошу, выпейте еще стаканчик! Я хотел совсем о другом вас спросить… так, между нами…
Отошел от Качура и заходил по комнате быстрыми, подпрыгивающими шагами, сложив руки за спиной. Наконец он остановился и лукаво подмигнул:
— Вы это серьезно задумали… там… в воскресенье? Скажите мне, — буду очень вам благодарен, — вы на самом деле думаете, что люди, что большинство людей отвернется от… от преосвященного духовенства? Хотел бы я знать, что вы думаете об этом.