Чужие. На улице бедняков. Мартин Качур
Шрифт:
Она погрозила пальцем.
— Рассказывают и другие вещи. Никогда не подумала бы, что вы, с вашим невинным лицом, можете…
— Что же я сделал?
Она расхохоталась.
— Как мило вы спросили! Точно девушка! Ну, ступайте, поищите Минку. Потом приходите выпить стаканчик вина. Видно, захочется? — Она засмеялась еще громче.
Качур испугался ее смеха, он не понимал его.
— Хорошо, приду!
В парке было тихо, пустынно; все ниже и ниже спускался туман на голые, черные и мокрые деревья,
«Как здесь ее найдешь?» — подумал Качур, бродя по аллеям и песчаным тропинкам, и вдруг возле беседки у забора увидел тень и белое лицо.
Она быстро пошла ему навстречу, остановилась в трех шагах от него, посмотрела ему в лицо и засмеялась:
— Мартин Качур!
— Да, я, — ответил Качур, кровь бросилась ему в лицо, и он задрожал.
— Как вы сюда попали?
— Ваша мать сказала мне, что вы в парке.
— А почему вы не остались у матери, в теплой комнате? Здесь темно и холодно.
И верно. Качур почувствовал озноб во всем теле. Он посмотрел на нее, и ему показалось, что лицо у нее холодное, чужое, презрительное. Перед его глазами все закачалось, он медленно повернулся:
— Прощайте.
— Куда вы? Зачем же вы тогда приходили? Ведь я вас не гоню. Останьтесь.
Минка подошла к нему и взяла его за руку.
— Какой вы чудной. Как ребенок. Ну!
Прижавшись к нему, она подставила ему губы. Он неуклюже обнял ее, крепко прижал к себе и стал целовать в губы, в щеки. В голове у него шумело, он тяжело дышал.
Она медленно высвободилась из его объятий.
— Какой вы горячий! Я люблю вас, потому что вы такой глупый…
Качур стоял перед нею молча. Минка смеялась.
— Правда, вы ужасно глупый. Каждое ваше слово, когда я припоминаю его потом, заставляет меня смеяться до слез.
— Не смейтесь! Не надо веселиться! — умолял Качур. — Грустно становится у меня на сердце, когда на ваших устах смех. Хотя бы сегодня, Минка, только сегодня, будьте серьезной. В последний раз я вижу вас — теперь я это знаю наверняка, как если бы сам бог открыл мне это.
— Ну как же не смеяться, когда вы говорите так смешно! Ну, если не хотите, я не буду смеяться. Вот так, хорошо?
Сдвинула брови, сжала губы, сморщила лицо и… расхохоталась.
— Ну как можно быть серьезной, видя вас…
Качур взял ее за руку и тоже улыбнулся, но улыбка вышла грустной.
— Я люблю вас больше, чем мне дозволено. Велика моя любовь, потому и смешна она. Ну и смейтесь. У вас чудесное лицо, когда вы веселая, и никогда так не блестят ваши глаза…
Лицо ее сразу вытянулось.
— Зачем вы говорите так мудрено, медленно и торжественно, точно привидение в полночь? Что в этом хорошего? Потому и смешно. Первый раз еще ничего, как и стихи, когда их читаешь первый раз, но все время: бу-бу-бу, что это такое? Обнять,
— Не сердитесь на меня! Я ведь сказал, что слишком сильно люблю вас. Не обращайте внимания на это «слишком» и думайте только, что я вас люблю.
Он дрожал, увлажненные глаза его смотрели умоляюще.
Минка задумалась; не был веселым ее взгляд, и довольным он не был.
— Когда же вы думаете уезжать?
— Откуда? — испугался Качур.
— Ну, из Заполья! Говорят, что вы уедете.
— Не знаю еще! Наверное.
— Ну, куда бы вы ни поехали… не поминайте лихом! Может быть, когда-нибудь еще заглянете к нам?
Она подала ему руку.
— Что это вы, прощаетесь, Минка? — воскликнул Качур.
— А что же другое? — удивилась она и расхохоталась. Уперлась руками в бока, подняла голову и протянула губы:
— Ну!
Он поцеловал ее и продолжал дрожа стоять перед нею.
— И — больше ничего, Минка?
— Чего же еще? Какой вы надоедливый. Ну, еще раз!
— Нет, больше не надо!
Он посмотрел ей в лицо горящими глазами, в глубине которых был страх, и медленно повернулся.
— Прощайте, Минка!
— Прощайте!
«Так нельзя! Невозможно!» — подумал он. Остановился и обернулся.
Она, приподняв юбку, шла по грязной тропинке к беседке.
— Мадемуазель Минка! — окликнул он ее. — Вы ожидаете кого-нибудь?
— Разумеется! — ответила она с громким смехом и помахала рукой; ее лицо белело в сумерках, будто на него падал невидимый свет.
Качур опустил голову, тихо застонал и торопливо пошел из парка. Он не испытывал никаких чувств, ни о чем не думал. Сгорбившись, он быстро шагал по дороге. Пот заливал его лицо.
«А что ждет меня в другом месте?»
В запольском трактире еще был свет, там, в тепле, сидели люди, смеялись, разговаривали, не зная печали.
Качур открыл дверь. В чистой половине за накрытым белой скатертью столом сидели трое: учительница, молодая кругленькая женщина с живыми, хитрыми глазами и красивым подбородком, сонный небритый увалень — чиновник акцизного ведомства и учитель Ферян.
— Ты откуда? — выскочил из-за стола Ферян. Его красное лицо лоснилось, глаза блестели. — На кого ты похож! Что с тобой? Бледный, грязный! Откуда ты?
Пожимая ему руку, он потащил его к столу.
— Куда я попал? — спросил Качур.
Ферян расхохотался:
— Он пьян, братцы, пьян! Куда ты попал? В «Мантую» попал! Место твоей славы и чести. Ну, садись, идеалист! Куда же ты, постой!
Качур повернулся, чтобы уйти.
— Погоди! Никуда ты не пойдешь. Выпей со мной! Ведь ты обещал, что выпьешь перед отъездом. Ну ты, практикантик сонный! Вот он — Качур, ведь вы еще не знакомы? Впрочем, все равно, знакомы вы или нет! Продолжай спать.