Чужое небо
Шрифт:
Настала очередь Баки качать головой, запрещая себе слушать и понимать, отрицая заведомо несбыточные грезы.
— Мой единственный друг погиб в этой войне. А мои родные… они уже давно получили похоронку и давно скорбят над могилой того Баки Барнса, которым я быть уже не смогу. И даже если бы был шанс… — Баки поджал обветренные губы. — Я бы никогда не подверг их опасности, как твой отец не хотел подвергать тебя. Как бы все ни сложилось, что бы ни сделала ты или кто-то другой, меня ведь никогда не перестанут искать, вербовкам не будет конца и… и ты уже сделала для меня достаточно, больше, чем кто-либо, больше чем…
Баки
17:09
— Недостаточно, — прошептала она, и уголки алых губ опустились.
Но Баки помнил этот взгляд голубых глаз, теплый, не переполненный ледяным равнодушием. Он помнил руки, касающиеся ран в попытке залечить, унять боль, а не расковырять еще сильнее ржавым скальпелем. Он помнил слова утешения, искренние, в которые хотелось верить. Помнил эти тонкие пальцы, перебирающие его волосы в попытке не дать им, отросшим и спутанным, упасть на мокрое от пота лицо. Баки помнил в деталях каждое мгновение этого полугода. Он впитал в себя всю доброту, какую получил за это время, до последней крупицы, потому что он ее ценил, превознося над всем остальным, как самое ценное и самое дорогое.
В числе прочего Баки очень хорошо запомнил еще кое-что, что уже очень долго не давало ему покоя. В конце концов, в нем сохранилось достаточно того Джеймса Бьюкенена Барнса, которому безо всяких внешних декораций очень хорошо давалась роль джентльмена. И прямо сейчас Баки почувствовал отчаянную необходимость это показать, доказать, что он ничего не забыл, что он благодарен, что он хочет и может отплатить тем же.
— Достаточно, — уверенно прошептал Барнс, медленно подняв правую руку к ее лицу, чтобы аккуратно убрать растрепавшийся на ветру локон, в котором красиво запутались снежные хлопья многогранных снежинок. — Больше, чем я смел надеяться. Больше, чем я помнил о том, что люди вообще способны делать что-то друг для друга.
Баки очень хотелось добавить, что он бы давно сдох, если бы ни она. Причем, сдох не физически, ему бы этого никто не позволил, а психологически, уничтоженный морально, если бы ни она, каждым своим действием, каждым сказанным словом изо дня в день не удерживала его личность, мешая соскользнуть в небытие. Это и разговоры на родном для Барнса английском, и принесенные ему американские газеты, и в самом-самом начале читаемые для него вслух книги, и даже его имя, которое человеку свойственно воспринимать как должное, как нечто неотъемлемое, до тех пор, пока его не теряешь, в одночасье становясь безыменным ничем. Баки хотелось признаться, как неоднократно спасало его простое: «Я рядом, ты не один». Баки хотелось сказать, что он знает цену каждому ее действию, что понимает, как высоки ставки и едва ли оправдан риск.
Он мог бы просто сказать ей «спасибо», но разве было бы оно равноценно? Разве имело простое слово хоть какой-то смысл?
Снег все еще шел, путаясь в кудрявых волосах. Позади них возвышался звездными башнями оплот диаметрально противоположных
Баки все еще не хватало смелости и совсем немного — веры в себя, поэтому, чтобы было легче осуществить задуманное, он закрыл глаза. И медленно приблизил своё лицо к её.
Он помнил прежние поцелуи, какой-то особенной телесной памятью он помнил их все, в том числе — с ней, но этот — осторожный, трепетный — качественно отличался от всех предыдущих. В нем не было вынужденной необходимости, затмевающей разум страсти или жадности. Этот поцелуй выражал благодарность, слов для которой не нашлось бы ни в одном из языков мира, даже выучи Баки их все.
По узким переулкам и маленьким улочкам, по скверам и площадям они гуляли долго, до темноты, до знатно покрепчавшего к ночи мороза, до разгулявшейся метели. Баки наслаждался каждым мгновением.
Они поужинали в закрытом для «простых смертных» ресторане, праздное убранство и показная роскошь которого оставила ЦУМ далеко позади. Там их ждал давно кем-то заказанный столик на двоих. Там не принесли чеков, не спросили денег и не навязывали постороннее присутствие. Там Барнс был рад вспомнить, помимо того, как вести свою даму под руку, еще и то, как помочь ей снять и надеть шубу, как осторожно задвинуть за ней стул.
В конце концов, Баки всерьез подумалось, что, невзирая на мороз и метель, он не прочь провести под открытым небом всю ночь. Но почти сразу же он отказался от этой идеи, потому что из них двоих Зола экспериментировал только над ним, что, несомненно, к счастью, но значит также и то, что лишь он один не устал, едва ли замерз и едва ли чувствует дискомфорт под порывами дикого ветра.
Баки ожидал какую-нибудь роскошную, закрытую для простолюдинов гостиницу, но был приятно удивлен, когда они вернулись на ту самую улицу с вполне обычными, горящими в окнах желтым пятиэтажками, на одной из которых висела табличка с русской надписью «Арбат».
В небольшой квартирке на втором этаже дома №17 стены не были увешены картинами, а с чуть обшарпанного потолка не свисали хрустальные люстры, но здесь было тепло и уютно с мороза, и очень Баки знакомо, по-скромному, по-домашнему, как вечность назад было в его родном Бруклине. Также, как тогда, на старенькой газовой плите свистел закипающий чайник, также, как тогда, на маленькой кухне у стола стояло две табуретки, а третья затерялась где-то в единственной комнате.
Баки сам не заметил, как утонул в воспоминаниях, как они наслоились одно на другое, ломая реальность, как он медленно и неотвратимо поплыл в пространстве времени, сожалея о том, что безвозвратно ушло, скорбя о тех, кто безвозвратно исчез из его жизни.
— Расскажи мне о нем, — прошептала она тихо-тихо, пристроив голову с шелковистыми волосами у Баки на груди. Он не хотел касаться ее бионической рукой, пытался найти отговорки, сопротивлялся, и тогда она просто взяла его левую ладонь, медленно и осторожно, как что-то живое, способное чувствовать, и положила себе на талию, не оставив ему выбора, развеивая его страхи. — Не о Капитане Америка, о нем уже рассказали на века вперед. Расскажи мне о Стиве…
Часть его отчаянно сопротивлялась болезненным воспоминаниям, часть оказалась безгранична счастлива возможности рассказать сокровенные, трепетно хранимые моменты прошлого, рассказать и быть выслушанным.