Чужое небо
Шрифт:
«Прости…»
В конце концов, из них двоих именно Баки первым вспомнил, что они на долбанном ринге, и все происходящее — долбанное представление с толпой безнадежно залипших на кульминации зрителей. И если Баки все еще хоть немного смыслил в происходящем безумии, то им обоим терять лицо было никоим образом нельзя, тем более, сейчас, тем более, из-за такой глупости.
Сам виноват, что зазевался. Да и потом, все сложилось даже лучше, чем Баки мог рассчитывать — она победила, с блеском его уложила, уделав одновременно и его, и еще дюжину свидетелей, которые теперь уж точно двести раз подумают, прежде чем согласиться на спарринг с «агентом в юбке».
Нет,
— Рад, что не затмил ваш авторитет, агент Хартманн, — довольно громко, на достойном русском высказался Баки и, перекатившись еще раз, сгруппировался, чтобы в следующую же секунду с кувырка подняться на ноги.
Оказавшись с ней лицом, спиной к нежелательным свидетелям, Баки показательно чуть потер плечо на стыке, и улыбнулся ей мимолетной улыбкой.
— Постоять сможешь, — прошептал он одними губами. — Теперь верю.
Она вдруг посмотрела на него открыто и выразительно, словно отчаянно желая предупредить о том, что не позволено было произнести вслух. Обойдя его справа, чтобы триумфальной походкой уйти с ринга, она вскользь задела его живую руку, выражая всю поддержку и близкое присутствие, какие только можно было, учитывая обстановку.
И пусть Барнс остался далек от понимания деталей, он без слов смог понять, что сейчас должно было произойти что-то важное — та незначительная часть ее плана, которая зависела целиком и полностью от него.
— Мальчики, — обращаясь одновременно ко всем присутствующим, она в приглашающем жесте отвела в сторону руку. — Кто следующий? Прошу не стесняться и выложиться по полной.
Такой поворот Баки ожидал, но очень надеялся, что до него не дойдет. Биться с женщиной, к которой привязан, которой сознательно не хотел навредить сильнее, чем должно, и биться с теми, кого даже не знал — не одно и то же, и провалиться Барнсу на месте, если все это не очередное представление.
Подставляться ему под удары или бить в ответ? Если бить, то насколько сильно? И почему в нем так остро предчувствие, что без крови не обойдется?
Цепляясь мыслями за «Доверься мне» и фантомное ощущения тепла от контакта кожа к коже на тыльной стороне живой ладони, Баки медленно выдохнул, успокаиваясь. В последний раз поверх плеча противника он посмотрел на нее и получил в ответ столь необходимый едва заметный кивок одобрения.
Барнс подарил право первого удара своему противнику, а дальше все пошло по накатанной, заставляя инстинкты срабатывать раньше сознания. Он блокировал удары, он наносил ответные, позволяя телу двигаться раньше, но все еще четко улавливая границу и не позволяя ни на секунду себе за нее шагнуть. Особенно в обращении с протезом.
— Если вы до сих пор не заметили, агент, ваш нынешний противник юбку в качестве формы не носит, — по тону обращения и мелькнувшей в боковом зрении картинке Баки быстро сообразил, что обращались к нему, хотя само обращение прозвучало странно. — Поэтому забудьте телячьи нежности и деритесь уже наконец!
Барнс отвлекся и появление второго противника в пределах ринга заметил не сразу, что, впрочем, не помешало ему легко отбить двойную атаку. Дальше, по мере того, насколько успешно он справлялся, все еще пытаясь держать себя в узде, противников прибавлялось. Уходить от сыплющихся со всех сторон ударов, думая о безопасности нападавших, становилось все сложнее, и в какой-то момент численное превосходство, наконец, сровняло силы. И Баки был рад, он бы справился, предпочтя, чтобы бой и дальше
Едва только возник намек на опасность, едва только мозг Барнса просчитал саму возможность повторения подобного приема, его тело все решило за него, что-то в нем с треском сломалось, и, кажется, это была внутренняя привязь, цепь, прежде мешающая ему одержать победу парой точных ударов.
Его руки скрутили за спиной, насев втроем, до боли выламывая, обездвиживая. Четвертый замахнулся, ребром ладони целясь по линии шрамов. Мир замер, словно кто-то остановил запись, а потом вдруг помчался вперед с бешеной скоростью, и Баки уже не было ведомо само понятие осторожности, а ужас от размаха собственной силы еще не наступил, затаился, ожидая своего часа где-то на задворках одурманенного сознания.
Чтобы высвободиться из тройного захвата, Барнсу достаточно было напрячь мышцы, а затем он стал двигаться быстро и расчетливо, бить прицельно и сильно, по болевым точкам, обездвиживая и укладывая пластами на маты одним точным движением руки под горлом. Оставшиеся дееспособными противники сменили тактику, стали наносить удары ногами, и это оказалось величайшей их ошибкой, потому что, отзеркалив такой удар лишь один раз, Баки вынес противника с ринга, отправив в неконтролируемый полет до ближайшей стены, в которую он вписался спиной с такой силой, что бетон осыпался пыльной крошкой.
И вот тогда-то Баки накрыл настоящий ужас. Он замер потрясенно прямо посреди неоконченного боя, тяжело дыша и неосознанно по-звериному рыча, зато вполне осознано, со страхом глядя на своё тело, на руки: туго перебинтованную в запястье и костяшках правую и металлически поблескивающую левую.
Бой должен был закончиться. Сейчас. Немедленно! Баки даже подумал подставиться под удары, вовсе перестав отбиваться, но в зоне видимости вдруг появился отчетливый металлический блик, а воздух вблизи его лица характерно засвистел, рассекаемый лезвием. В последний момент закрывшись от атаки металлической рукой, по которой нож соскользнул с противным скрипом, Барнс резко отклонился корпусом назад, избегая повторного удара, а затем ударил сам, резким движением вывернув в суставе руку с ножом. Его уши, в которых и так гремел адреналин, пронзил истошный, застревающий в глотке вопль: не боевой клич, не ярость, но обнаженные боль и страх. Нож отлетел куда-то далеко. Оставив покалеченную руку, Баки, слепо ведомый внутренним посылом, сжал металлические пальцы на шее противника, вздернул его на ноги, выше роста, выше точки опоры, заставив беспомощно повиснуть в воздухе и извиваться в заведомо тщетных попытках разжать стальные пальцы.
Все, что увидел Баки в глазах напротив — влезающий под кожу предсмертный ужас и затаенная мольба, вырывающаяся бессвязными захлебывающимися звуками из перекошенного от удушья рта.
Разжав пальцы, Баки резко присел, бионической ладонью впечатав противника в маты. Он тщетно старался не усердствовать, но получилось все равно довольно грубо, и самому себе Барнс мог поклясться, что за сбитым, хриплым дыханием услышал хруст ребер.
Нарушая все законы, у Баки сердце отбивало тройной ритм где-то в висках. Ему казалось, что воздух вокруг него закипал, а пространство плыло на штормовых волнах адреналина, который все накатывал и накатывал, не позволяя ни анализировать, ни трезво мыслить.