Чужой среди своих 3
Шрифт:
Я свои дела сделал быстро, напившись до бульканья в животе и умывшись, а заодно, чтобы два раза не ходить, выдавил из себя несколько густых капель ядовито-оранжевого цвета.
Выйдя в коридор, подпер стену рядом с отцом, поглядывая на сержанта чуть поодаль, отпугивающего граждан от туалета. Вид у него бдительный и ответственный — ни дать, ни взять, не то пограничник Карацупа на ответственном участке границе, не то пограничная собака Индус — очень уж у него служебное, прямо-таки овчарочье выражение морды лица.
Мама, выглянув из-за двери, подозвала супруга, и
— Думаешь? — с некоторым сомнением спросил отец, покосившись на сержанта.
— Да пусть хоть на месте расстреливают! — не совсем понятно ответила мама.
— Сержант, мы постираемся на скорую руку, — сообщил отец.
— Не положено! — возбудился служивый, сунувшись было в женский туалет, но тут же вылетев из него в густом шлейфе ругательств на нескольких языках и с отпечатком маленькой пятерни на физиономии. Он схватился было за кобуру, но почти тут же опомнился, и, побагровев от злобы, заорал, вызывая подмогу.
Следующие несколько минут прошли очень насыщенно и эмоционально, но потом лейтенант, сделав трагическое лицо, дал-таки отмашку, и сержант, как цербер в запретном коридоре, принялся нести службу, ворча всякое на своём, милицейско-собачьем языке, нехорошо косясь в нашу сторону.
— Будут они ещё у меня! — не совсем понятно, но очень воинственно высказалась мама, десяток минут спустя развешивая в отведённом нам помещении своё и отцово бельё. Они ещё, кажется, ухитрились не то чтобы помыться, но хоть чуть-чуть сполоснуться, так что теперь от родителей почти не пахнет застарелым потом, а настроение стремительно взлетело вверх…
… и я их прекрасно понимаю!
Не уверен, было ли так задумано на самом верху, или это, скажем так, эксцесс исполнителя, но неделя в камере, без возможности помыться и сменить бельё, это… чувствительно. А с учётом того, что так им, по задумке властей, и предстояло, судя по всему, улетать из Союза, то и тем более!
Какого чёрта нужны такие мелочные, мерзкие укусы…
… но впрочем, чего это я? У власти мелочные, мерзкие люди…
Спалось плохо, можно даже сказать, не спалось вовсе, так что ближе к утру, плюнув на всё и вся, встав со сложенных в несколько раз ковровых дорожек, служащих нам постелями, мы уселись прямо на полу, принявшись строить планы на будущее, и это, чёрт подери, оказалось очень увлекательным занятием! От перспектив аж кружится голова…
… и мы говорим, и строим планы, перебивая друг друга и смеясь, и планов — громадьё! Голова кружится от перспектив.
Жить и работать там, где хочется, и если где-то не нравится, то просто уехать…
… мало?!
Не запрашивать характеристику с места работы, не потеть перед выездной Комиссией, не думать, наконец, о сложностях прописки! Просто… просто (!) взять и переехать туда, где мы захотим жить, и если захотим, если надо будет, то ещё, ещё, и ещё…
В разные страны, на разные континенты! Работать, учиться… да просто поехать в путешествие! В Африку, на Аляску, в Париж… просто взять, и поехать!
Ну… да, для этого нужно работать и зарабатывать, но мы не боимся работы, и умеем
Гетто? Х-ха! А где мы, чёрт подери, жили? Но даже если и так, и если поначалу придётся трудно, то это — только поначалу!
Всё у нас будет хорошо, даже если не сразу…
— Не положено! — с явным злорадством процедил сержант, явив нам заспанную, припухшую физиономию, с ребристым рубцом-отпечатком на щеке, в дверной щели, — Ждите!
— Чего ждать-то? — возмутился я, чувствуя поддержку не только родителей, но и, куда как более весомую — мочевого пузыря, переполненного отнюдь не терпением и благостью.
— Согласно Устава караульной службы! — торжественно отчеканил служивый, тут же испортив впечатление зевком, выворачивающим челюсти и душу, и, надавив на дверь, закрыл её на замок.
— Н-да… — сказал я и начал прикидывать, куда именно я буду отливать, если вдруг прижмёт. Отец, судя по выразительному лицу, думает в том же направлении.
Заурчал живот, некормленый со вчерашнего дня, и мамино лицо разом сделалось встревоженным, а ещё почему-то виноватым.
— Ерунда, — отвечаю на незаданный вопрос, — это всё такие мелочи!
Мама покивала, но так… с такими поджатыми губами, что ясно без слов — голодный ребёнок, то бишь я, это даже не копеечка, а целый червонец в копилку обид на Советскую Власть.
Усмехнувшись непроизвольно этим мыслям, принялся неторопливо расхаживать по помещению, стараясь как-то отвлечь себя, но переполненный мочевой пузырь не способствует отвлечённым мыслям, так что настроение, буквально с каждой минутой, становится всё гаже и боевитей.
Недавно вот ещё думал уехать просто, перелистнув эту страницу моей жизни и не возвращаясь к ней, а сейчас вот думаю, а стоит ли забывать? Забыть — это не то чтобы простить, но как минимум, оставить в прошлом, не ворошить грязное бельё, не…
… а вот теперь думаю, что поворошу, и ещё как! Сами же, суки, дают повод ненавидеть! Строй, страну… отчасти даже людей!
Не только механичной равнодушностью тупой Системы, но и всеми этими мелочными, крысиными повадками отдельных её винтиков.
Не забуду… и не прощу!
За дверью послышались голоса, заскрежетал замок, и нас наконец выпустили «оправиться».
— Слово-то какое мерзкое… — с отвращением выдавил я, на что отец только усмехнулся. Он, привыкший к советской действительности, в том числе и такой, суконно-портяночной, многие вещи воспринимает не критично, и моё отношение обычно забавляет его, но иногда заставляет и задумываться.
Воспользовавшись в туалете газетой, оставленной одним из советских граждан, потом долго умывался, плеская в лицо и подмышками, и почистил зубы — мылом, за неимением зубной пасты или хотя бы зубного порошка. Потрогав скользкие зубы языком, снова и снова полоскаю рот, пытаясь избавиться от едкого, удивительного противного вкуса хозяйственного мыла, ловлю завистливый взгляд отца, пытающегося оттереть зубы пальцем.