Чужой среди своих 3

Панфилов Василий Сергеевич

Из разъяснений я понял, что счета арестовывают и конфискуют безвозвратно, а вот с нашими вещами поступили куда как более казуистически, и я бы даже сказал — подло. Нет, они по-прежнему наши…

… просто — до выяснения, понимаете?

Даже я, далёкий от юриспруденции, понимаю, что вот это вот «до выяснения» может затянуться на годы и десятилетия, а может быть, и до неизбежного развала Союза, да и потом — без гарантии.

Ну то есть Союз развалится с гарантией, а вот наше имущество, очень может быть, никогда к нам не вернётся — по объективным и субъективным причинам,

влиянию человеческого фактора и просто нежелания Государства, или отдельных винтиков оного признавать свои ошибки, и главное — исправлять их.

Будут бесконечные письма по каждому отдельному сервизу, а то и чашки, идущие через границы и заверяющиеся в консульствах, посольствах и каких-нибудь международных организациях — месяцами в одну сторону. Годами.

Выясняться будет цена и остаточная стоимость, а действительно ли мы получили их в наследство, и при каких обстоятельствах? Кто может это доказать?

Будут всплывать из небытия какие-то свидетели, чьи показания начнут затягивать процесс, требуя уточнений, правок и разнообразных юридических формальностей. Возможно, будут и не слишком внятные, на грани подозрений и очень притянутых косвенных фактов, обвинения в том, что какие-то вещи достались нам не вполне законным путём, и потому требуется особенно тщательно…

Ну и разумеется, вишенкой на торте — степень ущерба, причинённого нами Советскому Государству. Эта величина, которая может бесконечно корректироваться, и прежде всего, в большую сторону.

Первое же выступление нашей семьи на пресс-конференции, и ущерб, который мы нанесли СССР, вырастет на несколько тысяч рублей, или десятков тысяч, или просто сотен, без тысяч. Ущерб, который можно подсчитывать годами и десятилетиями. Прибавляя и вычитая, деля и умножая, оперируя не только и даже не столько цифрами, сколько обидой советских вождей и вождят, политической ситуацией в данный конкретный момент и близостью юбилейной даты, съезда или дня рождения.

А ведь они, эти выступления, будут! Будут и какие-то выступления на радио, интервью для газет и… чёрт его знает, что там ещё может прорезаться. Брезговать не буду ни я, ни, полагаю, родители.

Мне, чёрт подери, нужно, чтобы обо мне, о нас, говорили! Это и деньги, пусть даже сто раз опосредованно, и известность, и возможность поступить в престижный университет без длительной волокиты, в братство, обратить на себя внимание СМИ и серьёзных людей.

Здесь и сейчас! Не годы спустя, медленно нарабатывая репутацию, а резко, рывком!

… позволили нам очень немногое и недолго. Уже через несколько минут в помещении появились ещё какие-то люди, и вокруг нас завертелся какой-то дурацкий хоровод в нелепейшем цыганско-советском стиле.

Вместо дрессированного медведя какой-то массивный, отменно откормленный багровомордый генерал, разговаривающий густым, на грани инфразвука, басом, то и дело багровеющий до вовсе уж опасной окраски, и лупящий огромным, мясистым кулаком то по собственной ладони, то по опасно потрескивающему столу. Он не разговаривает, а гудит самолётным движком, разобрать можно немногое, и в

основном это «сукины дети», «блядь» и тому подобная армейская лексика.

Вместо цыганок с монистами и «ай-люли» — чиновники из МИДа, пытающиеся задавить нас словами о статьях, постановлениях и прочей казуистикой, не имеющей, как мне кажется, хоть сколько-нибудь серьёзного отношения к происходящему.

Есть представители КГБ, какие-то мышастые люди из Комиссии, работники прокуратуры и прочая бесовщина. Они стучат кулаками, багровеют, цитируют цитаты, возмущаются, требуют и грозятся не позволить.

Я сперва теряюсь, но родители, что удивительно, нет. А потом…

… а потом я вижу в глазах этих советских бесов не только ненависть не по чину нам, мелким сошкам, но и, чёрт бы их подрал, неуверенность!

Это всё на живую нитку, и они сами не понимают, что же им, собственно, делать, и делать ли вообще…

Это тот случай, когда по окрику сверху, по гневному мотанию дряблым старческим кулачком, покрытым пигментными кровавыми пятнами, по брызганью слюной и предынфарктному состоянию, спускаются с поводка все собаки разом!

Вся эта громко лающая свора не понимает толком, что же им делать, но на всякий случай просто брешет громче и громче. Задача у них — не затравить, заполевать нас, а прежде всего показать себя в глазах вышестоящего начальства, и не дать этого сделать другим!

Старички не знают, как реагировать на внештатную ситуацию, но по давней, въевшейся привычке, изо всех своих старческих сил нажимают на идеологию. Вопреки ситуации и даже здравому смыслу!

А эти, гавкающие, не получившие толком инструкций, да и те, что есть, у разных свор несколько отличающиеся, поступают по тому же принципу, и… выходит то, что выходит. Бесовщина.

В отчётах и в газетах будут написаны нужные слова, а что информация разводится с реальностью…

… так пусть клевещут!

В газетах и по радио потом разъяснят всё подробно, а советские люди привычно осудят и подпишут, не читая и не вникая.

Во главе угла — не политика и экономика, и не здравый смысл, а только и исключительно идеология, густо замешанная на аппаратных играх, желание уязвить невесть кого здесь и сейчас, без оглядки на будущее.

Наверное, чиновники из МИДа понимают, не могут не понимать, что торговля собственными гражданами аукнется и санкциями[i], и политической изоляцией, и ещё целой кучей проблем. Но они играют по правилам, где во главу угла ставится не целесообразность, а идеология, притом начётническая[ii].

Да и может ли быть в СССР иное, если во главе страны люди, значительная часть которых не имеет высшего образования даже формально, а сами они добрались, дожили до своих постов не в честной конкурентной борьбе, работая с избирателями и доказывая делом свою профессиональную пригодность?

Это не шахматные партии, с просчётом множества вариантов на несколько ходов вперёд, и даже не шашки, а скорее «Чапаев», когда артритные старческие пальцы сшибают свои и чужие фигуры, расставленные на шахматном поле. С-стратеги, мать их…