Чужой среди своих 3
Шрифт:
[iv] Сервантес, «Дон Кихот»
[v] Если кто захочет сказать «Да не может такого быть», рекомендую прочитать воспоминания Анастасии Вертинской, дочери известного певца (она 1944 г. рождения) о пионерском лагере.
«У нас с Марианной было два чемодана — немецкие, из светлой кожи. Туда нам положили гамаши, рейтузы, боты, платья, фуфаечки… Я ничего не помню в этом лагере, кроме страшного чувства голода и странной неловкости, когда на линейке пели 'взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры дети рабочих». Как было бы хорошо, думала я, если бы мой папа писал такие песни, вместо песен про каких-то балерин,
Когда мы приехали обратно, у нас был один фибровый чемодан на двоих, и там было два предмета. Марианне принадлежала голубая застиранная майка, на которой было вышито «Коля К», а мне чёрные сатиновые шаровары с надписью «второй отряд».
Мы ввалились в дом, шмыгая носом, ругаясь матом, а перед нами в шеренгу папа в праздничном костюме и бабочке, мама, две бонны, бабушка с пирогам. Не поздоровавшись, не поцеловавшись, мы сказали: «Ну чё стоите как обосравшийся отряд! Жрать давайте!»… Потом прошли на кухню, открыли крышку кастрюли и руками съели полкастрюли котлет.
[vi] Льюис Кэррол, он же Чарльз Лютвидж Доджсон, автор «Алисы…», был достаточно известным математиком (а также философом, богословом,логиком), а его работы в области математической логики опередили время.
Глава 17
Изгнание из Рая
После суда нас ограбили. Образцово-показательное, можно даже сказать, эталонное ограбление по-советски, было совершено прямо в здании суда чиновниками СССР.
Государство, в многолико-единых лицах управляющих им престарелых Членов, найдя наше поведение вызывающе антисоветским, решило возместить действительный или мнимый ущерб, ободрав нас буквально до нитки. Все счета и всё имущество было конфисковано «В возмещение ущерба, причинённого антисоветской деятельностью», и «Всё», это действительно «Всё».
Нам оставили только то, что сейчас на нас. Разумеется, и речи не идёт о возврате конфискованных при аресте часов, отобранных у мамы простеньких серебряных серёжек и даже мелочи из карманов. Отказано даже (!) в праве забрать из барака свои вещи, в том числе и памятные, доставшиеся в наследство.
— Позвольте, но это же вопиющее… — ошарашено начал было наш адвокат, быстро переглянувшись с родителями.
— Не позволим! — с неожиданной злобой окрысился какой-то престарелый, пахнущий едким старческим потом бюрократ, оскалив массивные, плохо сидящие коронки червонного золота, — Вы… такие как вы, всё время пытаются соблюдать Букву законности, в то время как мы, настоящие коммунисты, превыше всего ценим Дух! Не вам, и не таким, как вы…
… и его понесло на волнах комсомольского задора двадцатых и обильной слюны, летящей из почти безгубого рта.
Зазвучали лозунги и передовицы давно прошедших лет, озвучиваемые хриплым старческим голосом. Возле наших границ, вот прямо сейчас возле здания суда, лязгая танковыми гусеницами, проводят манёвры танковые армии, и враги в серых, мышастого цвета френчах, уже закатали до локтей рукава и готовы наступать, уничтожая на своём пути решительно всё…
… и всё это было так странно и абсурдно, что я быстро запутался — он говорит о прошлом или о настоящем?! О чём он вообще,
Можно было бы полагать, что чиновник пытается проводить параллели между предвоенным СССР, и настоящим временем, между Гитлеровской Германией и НАТО…
… ведь как известно — Россия всегда, во все времена, в кольце врагов, и когда, собственно, было иначе?!
Полвека тому вперёд или полтора назад — не меняется ничего, кроме стилистики статей и речей! Всегда, с удручающей неизменностью — кольцо врагов, загнивающий Запад и собственная наша якобы духовность, как некое стратегическое преимущество, которое надо отстаивать любой ценой, жертвуя и качеством жизни, и самой жизнью, и жизнью будущих поколений.
Но… троцкисты? Правый уклон? Серьёзно? Всё это настолько странно, что меня, как пробку из розетки, выбило из отрешённого состояния, навалившегося было после суда, когда я осознал, что наши мытарства очень скоро закончатся счастливым финалом.
По-видимому, не один я подумал так. Настоящего коммуниста и члена быстро и как-то очень привычно успокоили, оттеснив в сторону и нейтрализовав обсуждением каких-то пунктов и подпунктов, заодно дав таблетки и запить.
Риторика, впрочем, изменилась не слишком значительно, лишь стилистика стала более современной. Но не слишком…
— Вы должны подписать эти документы, — лязгая голосом и вставной челюстью, с нажимом сообщил нам несколько потёртый, блеклый, средних лет мужчина, выставив перед собой, как щит, пухлую картонную папку с порыжевшими завязками, — в противном случае…
— Позвольте! — требовательно сказал наш адвокат, протягивая руку, и ему, что удивительно, позволили!
— Так-так-так… — он сперва пробежался по бумагам бегло, а потом уже, глазами подозвав нас с родителями, принялся пояснять все пункты подробно, то и дело возмущённо апеллируя к чиновникам.
По эмоциям, прорывающимся в голосе, видно, что даже для него, юриста с некоторым правозащитным опытом, нынешняя ситуация далеко за рамками не то что законности, но даже и привычного советского беззакония, в котором произвол чиновничьего мстительного хотения превыше самого понятия юриспруденции.
— … ну вот это же насквозь незаконно! — Леонид Иванович пытается взывать даже не к совести, а только лишь к профессионализму вражеских юристов, — Это даже, чёрт подери, не дышло!
— Не соглашусь с вами, — металлическим тоном возразил представитель советской стороны, поправив золотые, или может быть, золочёные очки, неловко сидящие на длинном, хрящеватом, как минимум дважды сломанном носу. Страдальческое выражение его лица несколько противоречит служебному голосу и риторике.
Предельно ясно, что эта ситуация и ему самому не то чтобы противна, но как минимум сомнительна. Он понимает прекрасно, что потом, очень может быть, сильно не сразу, наш случай признают «перегибом» и начнут искать стрелочников, одним из которых, вероятно, окажется он сам.
Но пока…
… Партия сказала «Надо», а в таких случаях принято отвечать «Есть» и делать всё, что приказано, даже если понимаешь всю пагубность и преступность приказа. История, даже Нюрнбергская, учит тому, что она ничему не учит, если люди не умеют, или, быть может, не хотят учиться на чужих ошибках, предпочитая делать собственные.