Чужой среди своих 3
Шрифт:
— … в Советском Союзе все народы у нас равны!
… и что я отказник.
Понимающие ухмылки на рожах были совершенно одинаковые как у троицы детдомовцев, так и физрука, привалившегося спиной к косяку.
— … вы уж не обижайте его! — выдала Елена Николаевна, — Моше… Миша хороший мальчик, и теперь он будет жить с вами.
' — К-комбо!' — мрачно подытожил я, по-новому глядя на завуча. Неужели она… да нет, всё она понимает, просто сука…
После этого предложения ухмылки моих… хм, новых товарищей, стали вовсе уж скабрезными, а физрук, не скрываясь, хохотнул. Культуры в
Де-факто завуч по воспитательной работе дала отмашку травить меня…
Почти тут же она дала лёгкий разгон парням — дескать, почему это вы не в своих спальнях? Да и вообще, неужели вам заняться нечем?
' — Самка собаки, — мысленно ругнулся я, — всё как по учебнику!'
— Да! — будто спохватилась она, — Пойдём к завхозу, тебе вещи получить надо!
— Вешайся, жидёнок, — услышал я в спину, когда выходил из спальни, и сделал вид, что не услышал…
… и Елена Николаевна тоже… сделала вид.
Глянув на часы и покачав головой чему-то своему, завуч, вытащив связку ключей, замолотила ими по массивной двери, обитой оцинковкой, и кажется, как бы не в два слоя. На металлическом листе видны следы ржавчины, вмятины и отметины от чего-то острого, как бы даже не от топора.
Дверь открылась не сразу и не до конца, оставшись на цепочке, притом не из тех, почти символических, а массивной, на которой можно подвесить рвущегося алабая, хрипящего от застилающей глаза ярости. Из щели пахнуло нечистым воздухом, а чуть погодя запахами сала, чеснока, колбасы, табака и спиртного, и только потом появился глаз — с кровяными прожилками, часто мигающий, воспалённый.
— А, это вы… — сказал хриплый, пропойный мужской голос за дверью, закрывая и снова открывая дверь. Физиономия, да и внешность вообще, оказались под стать голосу — пропитыми, помятыми, давно и безнадёжно запойными.
Жирные, запачканные в еде губы с налипшими крошками, внизу чуть обвисшие, обнажающие скверные зубы. Такие же обвисшие щёки и нос, да и на шее, совсем не толстой, нечистые складки, как у запущенного шарпея.
Средних лет, худой, и, в общем, не с самыми скверными изначальными данными, завхоз выглядит как человек, который давным-давно махнул на себя рукой, погрузившись в изучение увлекательного мира алкоголизма. Такие, как он, обычно ненавидят всех вокруг, но прежде всего себя, с болезненным удовольствием отталкивая близких, и тех, кто мог бы таковыми стать.
— Что же вы, Максим Сергеевич… — с укоризной покачала головой завуч, многозначительно не договаривая.
Выходной у меня, — недовольно пробурчал мужчина в ответ, — распахивая дверь и пропуская даму в подвальное помещение, наполненное затхлым нечистым воздухом и давним, болезненным одиночеством, — проходите! Из-за всякого отребья человека тревожить…
— У вас, Максим Сергеевич, каждый день как выходной, — не удержалась от шпильки завуч.
— А вы поищите на моё место желающих, поищите… — осторожно окрысился на неё завхоз, с негодованием покосившись на меня, как на свидетеля своей выволочки.
— Вещи нужно сдать, — повернулась ко мне Елена Николаевна, — на
— На хранение, — ещё раз повторила она, остро глядя на завхоза. Мужчина дёрнул плечом, не отвечая, но завуч не отводила от него взгляда.
— Да ясно, ясно, — пробурчал он наконец, и женщина, кивнув удовлетворённо, решила-таки подсластить пилюлю.
— Дела Миши и его родителей рассматривает суд, и, вероятнее всего, будет решение о лишении родительских прав.
— Антисоветчики, — с торжеством добила завуч после короткой паузы, — с плакатами вышли, ещё и сына своего потянули с собой. От гражданства отказываются.
— Ишь ты… — остро глянул на меня Максим Сергеевич, — такой маленький, а уже, сволота такая, антисоветчик!?
— Не выражайтесь, — для порядка сказала завуч, явно солидарная со сказанным.
— Миша, — повернулась она ко мне, — а ты чего стоишь? Давай, раздевайся! Сейчас Максим Сергеевич тебе одежду выдаст.
— Трусы и майку тоже снимать? — поинтересовался я, не думая возмущаться.
— Трусы? — зачем-то переспросила она, задумавшись о чём-то своём, — Бельё можешь оставить своё, и носки.
— Максим Сергеевич, да что же копаетесь? — сказав это, она пошла за завхозом, который бродит по складу потерянным привидением между полок, заваленных унылыми казёнными вещами, — Давайте пошустрее!
— На, и давай, давай… иди отсюда! — впихнув мне стопку вещей, завхоз начал выдавливать нас из склада, косясь на массивный стол с разложенной снедью, очень даже не бедный на фоне советского дефицита.
— Выходной у меня! — сообщил он агрессивно, захлопывая за нами дверь и запираясь на все замки. Одеваться пришлось уже в коридоре, под неодобрительным взглядом Елены Николаевны, ханжески сжавшей увядшие губы куриной гузкой и разглядывающей меня, как какое-то насекомое.
Вещи и обувь не первого, и, наверное, даже не второго срока службы, но в общем-то сносные — не считая обуви. В Союзе с обувью вообще беда, а хорошая, с нормальной колодкой и не устаревшая ещё во времена НЭПА, мне, не считая кед, пока не попадалась.
— Ну, иди, — сверившись с часами, сказала Елена Николаевна, — обед ты уже пропустил, ну да ничего, до ужина потерпишь.
Вернувшись в спальный корпус и поднявшись наверх, провожаемый подозрительным взглядом девочки, ошивавшейся в вестибюле, я сунулся было в спальню, желая, по возможности, поговорить и расставить точки над Ё, но моих новых соседей там не оказалось, как и вообще их не оказалось наверху.
— Дела… — зачем-то сказал я вслух, и, покачавшись на носках, решил всё-таки пойти сперва в душ. Не сказать, что я очень уж грязный, уж во всяком случае, не грязнее большинства работяг, привыкших мыться раз в неделю по субботам, но ощущение собственной нечистоты после тесного знакомства с мостовой и путешествия в автозаке, сильно давит на психику.
— Блять… ещё и не закрывается, — мрачно констатирую очевидное, заглянув в душевую.
Понадеявшись, что мои новые соседи вернутся не слишком скоро, я всё-таки решил помыться по быстрому. А когда ещё? Вечером проблемы никуда не уйдут, а народа может прибавиться.