Чужой среди своих 3
Шрифт:
Задерживаться в столовой не стал и вышел, провожаемый взглядами так, что аж спину жжёт. Я и днём, пока шатался, почти никогда не был один. Всегда или кто-то в отдалении маячил, или физиономия в окошке, или на худой конец, ощущение буравящего спину острого взгляда.
Шаги, очень уверенные, и я бы даже сказал, хозяйские, нарочитые, я услышал издали. Усмехнувшись криво, поднялся с кровати, и, подхватив вафельное полотенце, в котором бережно завёрнут подобранный сегодня днём металлический прут, вышел в коридор.
Страшно… и откровенно
… но нет ничего хуже, чем малолетки, не имеющие по возрасту тормозов. Особенно если у некоторых — диагнозы…
Сейчас тот самый случай, когда ВСЁ хуже. Ситуация заведомо проигрышная, которою, наверное, невозможно просчитать логически. Слишком много переменных…
— Ковбой, бля, — хохотнул кто-то из подошедших, на что я невольно усмехаюсь. Ну да, похоже… одинокий ганфайтер против толпы, классика!
Здесь, правда, не пустыня и не улица в городке Дикого Запада, а не слишком широкий коридор, лампочки через раз над головой, и распахнутые двери спален, из которых кое-где торчат любопытные головы, жаждущие крови и зрелищ. А так один в один! Дух, так точно соблюдён…
— Ну что, — начал главный, крепкий парень в кепочке набекрень, перекидывая нож в руках.
— Ну что, сука… — повторил он, и миньоны, стоящие по бокам и за спиной, поддержали вождя репликами разной степени уместности.
Неожиданно он замолк, сдвинул кепку на затылок и прищурился неверяще.
— Моше? — неуверенно сказал он, — Даян?
— Ну, допустим, — отвечаю, и не думая расслабляться. Подходцы, они перед дракой всякие бывают… — Меня и так назвали.
— Ребята, ша! — нож исчез, как и не было, и вожак, не раздумывая, повернулся ко мне спиной, — Это Моше Северный! Сам!
[i] Ленинский призыв в партию Ленинский призыв в партию, массовый приём в РКП(б) передовых рабочих в 1924, происходивший в связи с кончиной В. И. Ленина.
Глава 16
Лишенцы
Собрались в старой, давно заброшенной кочегарке, проскользнув в низенькое, но довольно-таки широкое и невероятно грязное оконце, расположенное почти у самой земли. Я, всё ещё настороженный и не доверяющий никому и ничему, скользнул вслед за Бугром вперёд ногами, мягко приземлившись на нечистый, выщербленный бетонный пол с мелкой каменной и мусорной крошкой, противно зашуршавшей под ногами.
Щёлкнул выключатель, и грязная тусклая лампочка под самым потолком, закачавшись, осветила помещение неверным сумеречным светом, в котором мистических теней по углам и складкам пространства много больше, чем собственно света. Стены, покрытые въевшейся, не отмывающейся до конца угольной пылью и копотью, поглощают свет, искажая пространство так, что глаза постоянно обманывают разум, подкидывая то очертания несуществующей двери, то какую-нибудь арку или нишу, а то и гуманоидную фигуру, тревожно шевелящуюся в тенях.
— Неплохо, — сказал я, оглядевшись по сторонам и примеряясь задницей к старому дивану с полопавшейся от времени кожей и рыжим, проволочно-жёстким
' — Фальшиво' — оцениваю сам себя, оглядывая окружающую меня убогую обстановку более внимательно. Диван, очень массивный заслуженный стол, весь в ожогах и ножевых ранениях, несколько стульев, табуреток и лавок, да пара широких самодельных топчанов с матрасами, которые следовало бы сжечь из огнемётов, издали.
— А то! — радостно осклабился Бугор, мелком поглядывая, как в окошко один за другим проскальзывают старшие детдомовцы, — Хаза что надо! А главное, что директор с воспитателями — ни сном, ни духом! Свобода!
В том, что руководство детдома не знает о «малине» старших воспитанников, я сильно сомневаюсь. Все эти игры с заржавелым, давно не открывавшимся замком на двери, никогда и никого не обманут.
К тому же, каждый второй стучит на всех и вся, и, насколько я знаю, уголовная составляющая большинства воспитанников в этом начинании не особо мешает. Да и не стоит забывать, что они всё ещё дети, готовые за карамельку или за ласковое слово если не на всё, то на очень многое.
Ну и, скажем так, особые детки… не умственно отсталые, но на грани, да ещё, как правило, с проблемами в социальной составляющей, как это обычно и бывает. Они не всегда и понять-то способны, что выдали какую-то тайну… а глаза и уши, между тем, у них есть, а у воспитателей — опыт.
— В карты режемся по-взрослому, — продолжает хвастаться Бугор, — девок ебём!
— Кстати, — оживился он, достав папиросы и прикуривая с ненужной лихостью, будто курение невесть какой шик, которому положено завидовать по-чёрному, — хочешь? Угостим, ха-ха-ха…
— А чо? — нездорово оживился один из ребят, подавшись вперёд и потирая разом вспотевшие ладони, — Верка давно нарывается! Надо ей очко смазать, да выебать сучку!
— Насухую интересней! — заржал другой, и посыпались такие анатомические…
… и я бы даже сказал — скотские подробности, что стало не по себе, и сильно.
Вещами такого рода меня, казалось бы, не удивить, вырос я по сути в гетто, и насмотрелся, а тем более наслушался, всякого, и часто — без малейшего на то собственного желания. Откровенной грязи по возможности избегал, участвуя максимум в молодецких забавах «а-ля» драка район на район, да пару раз, по пьяной дурной лихости, участвовал в угоне машины, которую мы брали «покататься», бросая затем в соседних дворах.
Оставаться совсем уж в стороне от таких развлечений, если ты живёшь в гетто, и если весь город — гетто, опасней, чем не участвовать. Если ты не в стае, ты жертва, и точка!
Так что навидался, а больше всего — наслушался такого, что, казалось, давно уже не должен ничему удивляться. Но нет… удивили.
— Не… — отказываюсь я, — мне постарше нравятся, опытные, и чтоб на добровольной основе, с энтузиазмом.
— Ну, у нас здесь тоже опытные, и с энтузиазмом, — нервно хохотнул Бугор, — Но дело хозяйское! Заскучаешь, дай знать, подгоним маруху. Не скажу, что прям любую, но выбор — как в хорошем борделе у мадам!