Чужой среди своих 3
Шрифт:
… но стало чуть-чуть полегче.
— А ты куда? — деланно удивился физрук, перед самым отбоем перехватив меня в дверях спальни, — Тебя в другой отряд перевели! Вон, и вещи твои уже там…
— Вон твоя койка! — ткнул рукой мужчина, пройдя вслед за мной в спальню.
— Понял… — а что я, собственно, ещё могу сказать? Нет, так-то много, и всё по сути, но смысл?
Койка моя оказалась в самом дальнем углу, далеко от двери, а взгляды моих новых соседей — ну очень многообещающими.
— Отбой! —
' — Сука…' — мысли у меня сейчас вялые и однообразные. Спать хочется — как из пушки, но возможность быть побитым или получить, скажем так — новый, волнующий сексуальный опыт, она ни разу не шуточная.
… чёрт его знает, что мне снилось, и каким чудовищным усилием воли я проснулся, и, широко открыв глаза, уставился на тёмную фигуру, подошедшую к моей койки.
— Не спишь? — сдавленным шёпотом поинтересовалась фигура, удаляясь прочь, — Ну-ну…
… и так, сука, всю ночь!
Не знаю, сколько я в итоге поспал, но думаю, не больше двух часов, заполненных всякими кошмарами, так что встал совершенно разбитым.
А потом был день сурка — с коробочкой. С песнями, которыми я покупаю себе некоторое смягчение режима. С отбоем…
… и снова, и снова… и снова.
' — Ещё неделя, и я либо сорвусь и полезу в драку, — вяло думаю я, ковыряя ложкой (вилок детдомовцам не полагается) резиновую, предположительно творожную, запеканку, — либо у меня будет нервный срыв, после которого добрый дядя психиатр поколет меня укольчиками, от которых я стану равнодушным ко всему'
Проблема усугубляется тем, что дружественная мне фракция оказалась в ссылке. Одни — в подшефном колхозе, другие… а впрочем, неважно!
Важно то, что они, даже не влезая в конфликт, были, так или иначе, сдерживающим фактором. А сейчас их нет, и это, неожиданно, пугает…
— Савелов! — окликнула меня бесцветная воспитательница, — После завтрака к Елене Николаевне зайдёшь! Понял? Не слышу ответа!
— Понял, Дарья Аслановна! — отозвался я, не сразу вернувшись в реальность, — Понял!
Ждать завуча, дремотно подпирая стену возле кабинета, пришлось долго. На сопровождение уже почти не обращаю внимания — здесь, в педагогической локации, ничего серьёзного они мне не сделают.
— Ну, Савелов! — завуч разъярена так, что даже ключ в дверной замок вставляет, а вернее, вбивает, не то с третьей, не то с четвёртой попытки, — Доигрался! По твою душу Комиссия собралась! Готовься!
По-видимому, на моём лице недоумение отразилось достаточно явственное, так что завуч посчитала нужным пояснить:
— По её итогам, Савелов, будет ясно многое… очень многое, — многозначительно протянула она, усевшись наконец за стол, — Ясно будет, советский ты человек, и просто заблуждаешься, или…
Снова пауза, но я сейчас, после нескольких дней без нормально сна,
— … ни в армию не попадёшь, — грозится тем временем завуч, — ни в институт! В паспорте у тебя специальная отметка будет!
— А-а… — вяло отзываюсь я, пытаясь понять, а в чём же, собственно, подвох? Мне, собственно, и в школе учиться не дали… вон, экзамены за девятый класса запретили сдавать! Какая, к чёрту, армия? Какой институт? А в паспорте у меня и без того специальная пометка стоит — графа «национальность».
— Эх, ты… — завуч, спохватившись наконец, что обычный набор советских страшилок меня не очень-то и пугает, махнула рукой, и, с некоторым усилием натянув на казённую физиономию дружелюбное выражение, начала вещать на другой волне.
— Советская молодёжь, Савелов, не боится грандиозных задач, которые ставит перед ней Партия! Советская молодёжь смело смотрит вперёд, в будущее, видя приближающийся Коммунизм и приближая его своими делами!
Её понесло на волне комсомольских строек, поворотов северных рек…
… и о том, что таких как я, в Коммунизм не возьмут!
— Всю жизнь под приглядом будешь, Савелов! Иди!
— Страны моей вернейшая опора — не стройки сумасшедшего размаха, а серая стандартная контора, владеющая ниточками страха, — вспомнилось мне, когда я выходил из кабинета…
— Савелов! — заорала Елена Николаевна так, что задрожали стёкла в кабинете.
… и кажется, вслух!
Затягивать не стали. Кто уж там и за какие ниточки потянул, но уже после обеда начала съезжаться комиссия, а Елена Николаевна, судя по её паническому выражению лица, к этому решительно не готова! Трава не покрашена, стенгазета не обновлена, и вообще — ВСЁ плохо!
По территории детского дома забегали воспитатели, стремясь, наверное, навести порядок в последние, ускользающие часы и минуты. Пару раз я натолкнулся на завуча, и женщина одарила меня таким многообещающим, ненавидящим взглядом, что стало ясно — это уже личное…
— Не лезь никуда, понял? — прошипел на меня физрук, схватив за грудки и тяжело дыша в лицо табаком и перегаром с лёгкой ноткой валерьянки, — Ну?! Понял?
— Понял, — соглашаюсь я и усаживаюсь на табурет — не лезть никуда, и ждать, когда позовут.
Ждал долго, и за это время задница, кажется, срослась с сиденьем табурета, став такой же плоской и деревянной.
В президиуме преимущественно невнятного вида бодрящиеся старички — из тех, живых ещё ровесников Революции, которые, ввиду собственной ничтожности, не добрались до высоких постов, зато и не пострадали во время Чисток. Сейчас, имея впечатляющий партийный стаж, персональные пенсии за это и награды к датам, они заседают во всяких комиссиях, ходят по школам с рассказами о Ленине и чем дальше, тем больше верят в собственное героическое прошлое.