Чужой. Сердитый. Горячий
Шрифт:
Меня спасает только то, что я вовремя выставляю руки, и падаю боком, максимально изворачиваясь от стекла. Но всего за мгновение мои руки заливает кровь, порезы на бедре начинают жечь… Кипяток попал на плечи и грудь… Меня начинает трясти от невыносимых болезненных ощущений.
Похоже, сам Виктор не ожидал подобного падения, и за моей спиной он угнетающе молчит. Но никакой помощи не следует.
Когда я поднимаю взгляд и пытаюсь как можно аккуратнее встать со стекла, в кармане его брюк раздается мобильный рингтон. Он берет телефон, всего
— Это Максим, верно? — спрашиваю я, отчего-то уверенная в том, что Максим не может пустить все на самотек, но мой голос предательски дрожит. — Он понял, что все ваши доводы и размышления о моем побеге — настоящий фарс, а значит, уже едет сюда, — по большей части подобным я себя здорово утешаю, ведь могу сильно ошибаться.
Гордеевы в гневе очень непредсказуемы, но я стараюсь поселить в своего личного мучителя сомнения и заставить отступить, пока непоздно. Глаза Виктора чернеют, и я понимаю, что замешательство из-за моего падения буквально испарились, стоило мне открыть рот.
Я не такой искусный манипулятор, как Виктор.
Без каких-либо слов он подходит ко мне, смотрит сверху вниз, вероятно сейчас ощущая надо мной господство. Я, почти обнаженная, лежу на разбитых стеклах, а он, одетый и обутый, стоит рядом, не ощущая дискомфорта. Разве что чувствуя нечто ядовитое, после моих слов — это отражается на его лице, когда Виктор больше не скалится, прожигая меня взглядом.
Он больше ничего не собирается говорить или обсуждать со мной, и я это осознаю до крайности поздно… Он заносит свою ногу резко, и лакированная туфля с неестественной силой бьет в области живота, заставляя меня перекатиться по стеклам и сдавленно простонать.
Следующие удары посыпались градом, от которых было невозможно отвернуться, но я из всех сил пытаюсь прикрыть живот, подтягивая колени к груди.
В глазах все размывается, но я отчетливо вижу его черную фигуру, кружащую вокруг меня, как коршун, напитываясь силой от моих криков боли, когда я пытаюсь отползти от Виктора, размазывая по паркету собственную кровь.
На какое-то мгновение мне кажется, что мне станет легче, если он меня добьет, но не ясная мне выдержка упорно оставляет меня в сознании, заставляя прочувствовать все границы боли и страданий.
Несколько раз Виктор хватает за волосы и с силой прилаживает виском об пол. После этого я продолжаю ощущать его удары, но не могу уже защищаться, не могу увернуться, и нет сил открыть глаза.
Когда все прекращается, я ощущаю парализующий холод… И слышу громкие сторонние голоса, дикие крики, шум. Едва приоткрыв глаза, я смотрю на размазанные фигуры, и через силу присмотревшись, различаю Максима, который что-то кричит отцу, прижав к его стене. Рядом со мной присаживается Эльдар, накрыв меня пледом. Он бережно поднимает меня на руки.
— Тише, Ярослава, все будет хорошо, — шепчет полковник, выходя из ненавистного мне дома, направляясь к машине. — Он больше к вам не прикоснется.
— Ребенок… —
— Что? — недоумевает Эльдар.
— Мой ребенок… — последнее, что я говорю, распознавая сочувствующий взгляд мужчины, который осматривает меня отчасти шокированно.
А осознав мои слова, он определённо запаниковал.
Часть 7. Сообщники
Эльдар
Я предельно внимательно слушаю отчет доктора, искоса наблюдая за неподвижным Господином Гордеевым, который стоит у окна. Он изнеможенный и вымученный самыми ужасными последствиями, морально терзающейся и спавший не больше четырех часов за трое суток. Я мог бы посочувствовать, но переводя взгляд на бледную девушку, которая все еще не очнулась, едва получается держать свое лицо в бесстрастии.
Я чувствую свою вину в произошедшем… Как и исчезнувший Вадим, когда я донес ему всю трагичность того вечера, в подробностях описав, в каком именно состоянии я вез девушку в госпиталь. Разумеется, я не успел остановить горячного парня, когда он вылетел из нашей съемной квартиры, как ошпаренный, явно обвинивший во всем только одного себя — в этом вся его суть, несмотря на его скотский характер и отношение к Соколовским в целом.
Но Вадим не понимает, что поступил очень разумно, возможно, интуитивно, а возможно, из чувства собственных предубеждений, когда не стел тащить девушку за собой силой… Тогда бы обстоятельства загнали нас в угол прежде, чем мы смогли найти выход и весь план пришлось бы перекроить на первой стадии и искать подполных докторов.
Ярослава слишком закрытая девушка, утаившая все свои насущные проблемы. Мне не удается представить, как она себя чувствовала, понимая, что беременна в такое сложное время от своего мужа.
Точнее быть была… Беременной. Ее выкидыш был неминуем не только из-за Гордеевского тиранизма, но и ее истощения, чего я не замечал ранее. Доктор, ставший перечислять ее нелегкое состояние, удивился, как она не потеряла ребенка раньше.
От подобных мыслей мое сердце сжимается. Каждое мгновение перед глазами ее умоляющий взгляд и жалостливый шепот, отчего стынет кровь в жилах. Она была в моих руках истощенная физически и морально, в крови, избитая…
Когда вздрагиваю, доктор запинается, поджимая губы. Он переводит взгляд на девушку и смотрит на нее сожалеюще, но профессиональная холодность берет вверх.
— Жаль, что такая молодая девушка попала в аварию в положении, но она обязательно поправится. Передайте мои наилучшие пожелания Господину Гордееву, — попробовал подбодрить меня доктор, но вместо ответа я глухо выдохнул.
— Разумеется, — сказал я, взяв себя в руки.
Когда я захожу в палату, Гордеев оборачивается. Его лицо — серее сегодняшнего мрачного неба, под глазами залегли темные круги, а вся одежда смятая. Он все еще не переодевался и явно не мылся, судя по терпкому запаху в палате.