Чжунгоцзе, плетение узлов

Никитина Татьяна

— Онфим? — юноша обернулся, почувствовав на себе взгляд зверя. — Выйдешь? Я вернулся, как обещал.

Он зовет его человеческим именем. Кто он такой? Онфим его не помнит, не хочет помнить. Может, если бы обернулся человеком, узнал бы. Но в последнее время быть волком нравилось все больше. В облике зверя он не испытывал сомнений, его не жгли сожаления, не было едкой боли в груди…

— Ты здесь, — странник вздохнул с облегчением. — Это хорошо. Я боялся, что с тобой случилась беда. Зачем таишься? Выходи уже!

Волка

злило, что человек не опасается его и говорит с ним, как с человеком. От этого голоса душа зверя ныла, как старая рана в непогоду. Ему невыносимо захотелось сделать человеку больно. Не убить, но причинять боль, пока его собственное сердце не успокоится. Волк выскочил из кустов и вцепился юноше в ногу. Тот охнул и сел на землю.

— Онфим? Это ты? — прошептал он, глядя на волка с тревогой. Зверь разжал зубы и посмотрел человеку в лицо. Эти глаза… Онфим узнал их. И воспоминания о человеческом, о теплом, прекрасном, светлом обрушились на него, придавили к земле так, что он чуть не задохнулся. Нежата! Огонь костра, буквы и витые инициалы, та тихая ночь, одна из последних спокойных ночей в его жизни. Этому человеку он не хотел вредить. Он виновато прижал уши. Юноша протянул руку и погладил волка по шее.

— Что ты? Не узнал меня? Ты больше не можешь стать человеком? — он смотрел с сочувствием, будто забыв про собственную боль. Волк принялся лизать рану. — Ничего, ерунда. Не беспокойся. Что-нибудь придумаем. Знаешь, я ведь вернулся, потому что нашел человека… помнишь? Мы говорили, что надо найти человека, который сможет принять твое покаяние? Я его нашел! Ты готов? Ты пойдешь со мной?

Онфиму хотелось выть от отчаяния. Он должен был измениться, он обещал исправиться, но тоска и горечь грызли его человеческое сердце так нестерпимо, что он сдался.

— Ты же можешь оборотиться человеком, Онфим? Тут недалеко, это в том лесу, за Лисовым. Три дня пути. Ну, давай, пойдем. Он очень хороший. Он не прогонит тебя. Пожалуйста, пойдем! — Нежата посмотрел на волка с мольбой, поморщился, потом, бледно усмехнувшись, добавил:

— А то получится, что ты зря меня укусил. Съел бы тогда уже совсем, что тут мелочиться.

Онфиму стало стыдно: даже в волчьем обличье это мерзкое горячее чувство настигло его. Перегрызть этому глотку и дело с концом. Но он не мог. То потерянное, тонкое и нежное, трепетало в нем и мешало быть злым. Он нырнул в кусты и с трудом перекинулся в человека.

— Другое дело, — тихо вздохнул Нежата. — У тебя одежда-то есть? Я прихватил тебе кое-что.

— Спасибо, — хрипло отозвался Онфим. Кажется, он почти разучился разговаривать.

— Даже человеческую речь не забыл! На вот, — Нежата вынул из сумки рубаху и порты, стараясь не испачкать их кровью. Онфим не стал надевать рубаху, но, сразу оторвав рукав, присел рядом с Нежатой и перевязал ногу.

— Прости, — буркнул

он. — Больно?

— А ты как думаешь? — слабо улыбнулся Нежата. — Спасибо, что насмерть не загрыз.

— Не голодный, — оскалился Онфим. — Переночуем у меня. Завтра пойдем.

Нежата завозился на земле, пытаясь встать. Онфим глянул на него хмуро, резко подхватил и посадил на спину. Нежата принял его поведение как должное. Может, это и неподобающе, но сил сопротивляться у него не было.

Онфим опустил Нежату на траву перед землянкой. Не говоря ни слова, ушел. Вернулся с котелком воды и пучком мокрой травы. Присел перед Нежатой, снял повязку, промыл рану, приложил помятые травы, оторвал от рубахи еще один рукав…

— Хорошую вещь испортил, — спокойно, без сожаления сказал Нежата.

— М-м, — мрачно отозвался Онфим. Молча развел костер, насадил на прут куски мяса недоеденной им косули, пристроил у огня котелок с водой.

— Онфим, — позвал Нежата. Тот кивнул, не отводя взгляд от огня. — Мы всего лишь год не виделись, а ты сильно изменился. Был такой веселый, разговорчивый, а теперь… Где твои друзья? Что-то случилось?

Онфим вздрогнул всем телом, но промолчал. Не хотел вспоминать, не мог говорить.

— Что-то очень плохое? Что-то страшное, — понял Нежата. Он не знал, как лучше поступить: проявить участие и спрашивать, или молчать и не бередить эту боль. Ему хотелось подойти к Онфиму, обнять его по-братски, показать, что он его принимает в любом случае, что бы ни произошло. Только их разделял костер, и сейчас это расстояние Нежате было не преодолеть.

— Онфим, — окликнул Нежата. — Подойди, пожалуйста. Мне сестры из Евфросиньина монастыря пирогов дали. Хочешь? Давно, наверное, хлеба не ел. А еще у меня соль есть.

Онфим обошел костер и протянул Нежате мясо. Нежата вздохнул:

— Пятница, — и улыбнулся. — На вот, подсоли.

Онфим нагнулся, и Нежата осторожно притянул его ближе, шепнул:

— Что случилось, расскажешь?

Онфим стиснул зубы, подавляя стон-вой — и уткнулся Нежате в плечо.

— На вас устроили охоту…

— Все погибли, только у меня ни царапины, — он вспомнил, как не осталось в живых никого: ни друзей, ни врагов… Он убежал в чащу леса. Затаился. Его не могли поймать, что бы ни делали, он ведь не обычный волк.

Потом Нежата просто читал вслух Псалтирь, а Онфим вырезал для него посох, хотя подозревал, что идти тот не сможет, уж больно волк был зол, сжимая челюсти. Но он готов был тащить Нежату на спине хоть на край света. Тот ведь был единственным существом, связывающим Онфима с людьми, его последней надеждой на спасение.

Ему на самом деле пришлось нести Нежату почти полпути до Полоцка, потом их нагнал мужик на телеге, ехавший на торг.

В Евфросиньином монастыре их ждали. Мать Елпидифора охнула: