Чжунгоцзе, плетение узлов
Шрифт:
Ждавший его в келье Незнанка, встал навстречу, взял за плечи и слегка встряхнул.
— Ну, Нежата, эй! Ты собираешься жить дальше? Или так и будешь блуждать в тумане.
— Я собираюсь, — ответил Нежата, вытирая глаза рукавом. — А про туман ты разве сам придумал?
— Нет, это меня батюшка научил. Велел так тебе сказать после похорон.
— Я в Киев пойду. Книги оставлю отцу Евфимию: он сохранит.
— Этот-то? Ох, Нежата! Да ты доверчивый какой! Что он там сохранит? Продаст все.
— Не все ли равно. Тебе что ли их оставить?
— Да мне они вовсе ни к чему. Только как, скажи, ты без меня странствовать пойдешь? Тебя же все время обманывать
— А что, пойти со мной хочешь?
— Я бы и пошел, да не могу.
— Не можешь?
— Нет, — Незнанка потупился и уши у него порозовели. Нежата и не знал, что у него была на примете хорошая девушка. Он собирался через пару лет жениться, но надо хоть что-то иметь за душой, а если пойти странствовать… — Старец остаться благословил.
— Когда же он успел? А я и не слышал…
— Да ты уснул, а он тогда очнулся, дня за три до кончины. И спрашивал меня, что я собираюсь делать. Я и рассказал ему. Он благословил остаться. Сказал, что его племянница, мать твоя, примет меня. Как думаешь, примет?
— Наверное… я давно дома не бывал. Но вроде матушка добрая, должна принять. Ты вон какой крепкий. Помогать станешь…
С потерей человека, который всегда был готов выслушать Нежату, дать совет, который понимал его иногда лучше, чем он сам, закончилось детство, и стало очевидно: что-то изменилось, и в связи с этими изменениями необходимо было принимать какие-то решения. Самостоятельно, без помощи и подсказок. Хотя одну последнюю подсказку отец Авраамий Нежате все-таки оставил, благословив его отправиться в паломничество в Киево-Печерскую лавру.
Менять привычный образ жизни и уходить так далеко было немного страшно. Следовало еще позаботиться о Незнанке и проститься с Аришей. Незнанку юноша отвел к своим родителям, где добродушного и открытого мальчика приняли хорошо. Незнанка в свои четырнадцать лет был шире в плечах, чем семнадцатилетний Нежата, и на голову выше. Так что в подмастерья к кожевнику он вполне годился[2].
С Аришей было расстаться труднее. Она не хотела его отпускать, спрашивая настойчиво:
— Когда ты вернешься? А если ты не вернешься? На дорогах так опасно! Так много в мире злых и хитрых людей, а ты такой… ты дурачок такой!
— Вот и Незнанка то же говорит, — улыбнулся Нежата. — Но батюшка верил в меня.
— Ну ладно ты, а как же я? Что со мной будет? Как я буду без тебя? Ты не думал, что когда ты вернешься, меня выдадут уже замуж и мы больше не сможем так запросто болтать и дурачиться?
— Так всему свое время. Время дурачиться, время серьезно работать. Если выдадут замуж, то тут уж, конечно, не до веселья и не до детских шалостей станет.
— А если я хочу за тебя замуж? Что скажешь на это?
— А… — Нежата смутился. Он никогда не думал об Арише как о девушке. Она была просто хорошим, близким, дорогим для него человеком. Он не думал, что ее могут выдать замуж, как не думал о том, что она, может быть, сама хотела стать его женой. — Но я… — он не знал, что сказать.
Он не собирался ни на ком жениться, он просто хотел найти свое место в этом мире после того, как гнездышко, в котором он вырос, упало на землю. Лишившись наставника, он почувствовал невыносимую свободу, холодную и стремительную. Ни один человек из тех, кто окружал его, ни одна теплая привязанность не могли удержать его.
— Я, наверное, стану монахом, — отозвался он. Пусть она не пытается ухватиться за него, ведь он такой неустойчивый. Вряд ли он сможет ей чем-то помочь…
Словом, он отправлялся в путь почти без сожалений. Если можно
Нежата в последний раз изучал содержимое ларя отца Авраамия. В сундуке остались одни книги: все хоть сколько-нибудь пригодные вещи, включая застиранный вылинявший подрясник, растащили братия, соболезнующие Нежате в потере наставника. И даже Незнанка ничего не смог им противопоставить, только ругался тихонько и вздыхал. Книги Нежата пока отстоял. Хотя и сам понимал, да и братия, конечно, знали, что большая часть наследия отца Авраамия не покинет монастырь: далеко унести десяток книг мало кому было бы по силам. Нежата перебирал их, со вздохом каждый раз по одной откладывая в сторону. Священные книги Нового Завета, переписанные крупным ладным почерком старца, Паремийник[3], «Пчела»[4] — с ними он расстался почти без сожаления. Только долго изучал мастерски выполненные заставки в Евангелии, стараясь запомнить хитрых и хищных грифонов, волшебные ветки, сплетающиеся в сложный орнамент. Он разогнул следующую рукопись, хотя и по обложке знал, что в ней записаны «Сказание о сотворении Адама», «Слово о законе и благодати», «Житие Феодосия Печерского», «Хожение в Святую Землю» игумена Даниила… «Хожение» Нежата любил очень. Путешествие в Иерусалим было его детской мечтой. Однако он с сожалением признавал, что для столь масштабных предприятий нужны немалые средства. А скромное состояние, скопленное старцем, частично пошло на похороны. То же, что осталось, следовало разделить пополам с Незнанкой. Даже если продать оставшиеся книги, не набрать и половины необходимого.
Подумав немного, Нежата отложил «Хожение» и взял в руки книгу, где, помимо прочего, содержалось «Сказание о Евстафии Плакиде». Он сам переписывал эту историю и рисовал инициалы. Вот дивная повесть о милосердии Божьем и о том, как ведет Господь Своими путями людей, любящих Его! В глубине души Нежата понимал, что для него покинуть монастырь и родной Плесков было необходимо, чтобы всецело предаться в руки Господа, да ведет Он Своего раба дивными неисповедимыми путями. Ведь был же где-то на земле (Нежата читал об этом) вход в Рай и туда можно было попасть, как попал некий отец Агапий. Правда, старец Авраамий не имел склонности верить сему удивительному факту. И все же мечтательному юноше мила была мысль, будто можно идти, идти и прийти в Божественный сад.
Нежата вздохнул и снова вернулся в келью старца, где застал себя сидящим на полу перед ларем. Он открыл книгу и погрузился в чтение. Перед юношей вновь развернулась сцена чудесной охоты. Великолепный олень, стройнее и прекраснее других, неустанно бежал впереди. И крест воссиял между его рогами, ослепляя светом Плакиду. У Нежаты каждый раз от этой красоты замирало сердце. Снова пережив разлуку, радостное воссоединение семьи Евстафия, подивившись их чyдному преставлению, Нежата с сожалением отложил рукопись в сторону.
Оставались еще две книги: Псалтирь и «Беседы на Шестоднев» Василия Великого на греческом языке, привезенные отцом Авраамием с Афона. Нежата подержал в руках «Беседы», рассматривая простой деревянный переплет, обитый кожей с медными жуковинами, расстегнул застежку, перевернул несколько страниц и прочел по-гречески, мысленно переводя на родной свой язык: «Для неба отделил Он естество приличное небу, и в форму земли вложил сущность, свойственную земле и для нее потребную»[5]. Он вздохнул. Стоило бы забрать книгу с собой: здесь она мало кому могла понадобиться, разве только отцу настоятелю, который тоже знал греческий.