Цикады

Володина Анастасия Всеволодовна

— И что там произошло? С этой девочкой?

— Она выросла и полюбила сына семьи, в которую ее взяли. А он полюбил ее. Но…

— Но?

— Но ее не приняли. И она превратилась в оборотня.

На самом деле в конце ее по ошибке застрелил любимый, но эту часть в постановку не включили. Прочитала уже потом, в хрестоматии.

— А как тебя там звали?

— Тиина.

— Я имею в виду в жизни. Алина или?..

— Для них «Алина» что-то типа «стона» или «нытья». Есть такое же слово, только с h в начале, но она там не читается. Halin. Представляешь,

это как если бы тебя звали…

— Ондон.

— Примерно так, да. Поэтому я стала Элиной.

Элиной она и осталась, так и не притерпелась к заново пришитому имени: нитки все распускались, шеврон то и дело слетал.

— А как будет «я тебя люблю»? — спросил он.

Помолчала, будто вспоминая, потом сказала: «Ты мне нравишься». Затем поправила себя и выдала настоящий вариант.

— На татарский похоже. У тебя даже голос меняется, когда говоришь. Вот только сейчас понял, что у тебя немного есть акцент… А почему вы вернулись-то? Что было дальше?

А дальше был нескончаемый страшный сон, когда ее разбудили ночью и велели собирать вещи.

«Куда?» — «В Москву».

Город-паук с разлапистой сеткой дорог парализовал ее. Так и не научилась его понимать, так и не освоилась в метро, так и терялась в лабиринтах переходов. Они редко сюда приезжали, выбирались не дальше Хельсинки, самое большее — Питера. В отпуск ездили в Испанию или Италию, но она так и не полюбила теплое море и замызганные туристами пляжи, поэтому они и купили дом на острове, где из постоянных жителей водился только маяк. Там и проводили свободное время с папой, пока мама ездила на юга.

— Директора филиала поймали на каких-то финансовых махинациях и выслали из страны, и папу назначили руководителем на бумаге. Прошла пара месяцев, снова начались проверки, и, конечно, что-то там было нечисто. Мы испугались, что на папу всех собак повесят, и сбежали. Одним днем, даже ночью. Сорвались с места и вернулись сюда, а здесь… Совсем по-другому, понимаешь? В итоге все оказалось не так страшно, но мы уже переехали, а потом еще и этот ковид… В итоге мы с мамой остались здесь, а папа ездил туда-сюда.

— Ездил?

— Он там. Женился на местной. Коллеге. Сначала я могла к ним приезжать, но сейчас границы перекрыли, и все. Мы общаемся. Он пишет, шлет фотографии, но мне от этого…

Только хуже, ведь он по ту сторону, а она по эту. Закусила губу и уставилась в окно.

— По чему ты больше всего скучаешь? — тихо спросил он.

— По морю. Нормальному такому холодному морю. Чтоб другого берега не видно было.

Он улыбнулся:

— Тогда поехали к морю.

— Какому еще морю?

— Московскому.

— Вот теперь можешь открывать, — наконец он убрал руки.

Они ехали сюда часа три, не меньше, — она успела сделать несколько пробников по литературе и даже немного поспать.

Голубая гладь шла рябью до горизонта — а на горизонте ни берега, ни конца.

— Как это?

— Места надо знать, — он улыбнулся. — Отец здесь отмечал юбилей на турбазе. Он у меня невыездной,

так что я в области все знаю. Водохранилище. Оно же — Московское море. Похоже? Хоть немного?

Не ответила. Спустилась к берегу, скинула кеды и зашла в воду. Окунула руку и поднесла к носу. Пахло тиной — речной, и вдруг ей стало больно оттого, что это город обмана, который всюду раскидывает подделки, даже в названиях. На Красных Воротах не было ворот, пруды не чисты, а с Аэропорта не улететь. Москва — порт пяти морей, но где же хоть одно? Поймет ли он, чем важно это море? Тем, что сейчас она на карте, где прогрузилась только часть, — и вон виднелся край квадрата, за которым ничего и нет, и выходило так, что она одна на этом квадрате-острове, — а дальше край, пустота, обрыв, откуда лететь можно бесконечно долго. А море накатывало волны издалека, море давало перспективу, возможность увидеть что-то, что не имеет границ, а больше всего на свете она ненавидела именно границы — те границы, что придумали взрослые, границы стран, границы страт, границы классов и полов. Каждая граница-грань квадрата обрамляла, сажала на замок, а море, где так вальяжно ходил паром между двумя странами, этот замок распахивало, пусть и волнуясь, но теперь это море волновалось без нее.

— Так что, похоже?

— Да. На острова, — соврала и не соврала, а он и не понял.

Никто бы не понял.

Антон вытащил из машины плед и бросил его на склон.

— Надеюсь, здесь нет камер, — пробормотал он, уже стаскивая футболку.

Выпрямилась и отшатнулась.

— Что? — нахмурился.

Покачала головой:

— Не могу. Прости. Не смогу.

Вздохнул и оделся обратно. Досадливо пнул камень:

— Тебе не за что извиняться. Плохо получилось, что все это в тебя прилетело. Не в меня. Хотя я тоже там, но меня как будто и… не заметили.

— Им все равно, с кем бы я была. Главное, что была.

Солнце почти зашло, последние лучи цеплялись за деревья. Деревянные лодки мерно покачивались на волнах внизу.

— Можно я спрошу тебя кое о чем?

Догадывалась.

— Алекс. У тебя с ним что-то было?

— У меня с ним было что-то, — усмехнулась, но, поймав его взгляд, сразу поправила: — Но не это. У меня ведь до тебя…

— Это я понял, — он сказал серьезно. — Так что же?

Взяла травинку и стала ее кусать. Тянуть было некуда и незачем. Пришлось рассказать все еще раз — только теперь по-настоящему.

Как ее вырвали из места, которое она считала домом с пяти лет, и перевезли в огромный шумный город, который будто все время трясло, и ей казалось, что его вот-вот вырвет людьми и отходами.

Как после дома у моря они въехали в только отстроенный высотный ЖК с бесконечным ремонтом, где звук отлетал от каждой стены, а из окна было видно лишь чужие окна.

Как она объявилась после зимних каникул, когда класс не ждал новеньких, и все смотрели на нее словно на инопланетянку, которую занесло непонятно откуда, а когда узнали откуда, начали дразнить.