Цикады
Шрифт:
— Простите! — залепетала мать и устремилась прочь.
Антон отлетел к стене и принялся одеваться. Парни ничего не соображали — Другой водил глазами по потолку, Билан мотал головой.
— Это че щас было?
— Это мать.
— Нам, наверное, лучше уйти, да, Антоша? — деловито спросила Маша.
Антон кивнул и только потом сообразил дать ей денег:
— На такси надо?
Маша взяла всю пачку:
— Ты золото.
Антон поднялся на второй этаж, в отцовский кабинет, и увидел, как мать разглядывает оружие.
— Чего тебе надо?
Она вздрогнула
— Антоша…
— Не называй меня так.
— Прости… Прости, что помешала тебе с этими… девочками.
Антон закатил глаза и сел на отцовское место:
— Уже помешала, так что не прощу. Зачем приехала?
— Повидаться. Он уехал, я знаю.
— Откуда?
Она отвела взгляд, а он усмехнулся: ну, конечно.
— Только не говори, что ты опять с ним. У тебя же вроде новый муж.
— Мы разошлись.
— Какой сюрприз. Ты не пробовала просто жить с мужиками? Не надо расписываться со всеми, с кем трахаешься.
— Не разговаривай со мной так. Я твоя мать.
— Правда? Да мне бабка больше мать, чем ты. Она хоть раз в неделю звонит, псину свою показывает.
— Бекки умерла еще в марте. Мама очень переживает.
Бекки — американский спаниель с ожирением и вечно замызганными ушами. Бекки оглохла, едва видела, наступала на артритные лапы со скулежом, но бабушка отказывалась ее усыплять, повторяя: «Тогда и меня тоже надо». В последнее лето Антон хотел уже придушить несчастную собаку, но не смог, не хватило духу.
Он отвернулся к окну и выдавил:
— Ей сто лет в обед уже было.
— Всего тринадцать.
Он помнил, сколько ей лет. Вообще-то Бекки подарили ему на день рождения, но уже тогда начались проблемы с кожей, и родители думали, что виной всему аллергия на собачью шерсть. Это потом уже выяснилось, что ни шерсть, ни пыль были ни при чем, а при чем были только родители. Он закусил губу.
— Антоша, как ты? — Ее рука легло на плечо, горячая, слишком горячая.
Он знал, что на эту доверительность нельзя вестись, как нельзя вестись на товарищеский тон отца, он знал, что все они врут, даже бабушка, которая прятала глаза при последнем созвоне, а не врала ему только Бекки, которую у него отобрали, только подарив, хотя он так просил ее оставить, оставить хоть кого-то, кто будет с ним заодно.
— Как же я вас всех ненавижу, — он дернулся, скидывая ее руку.
Она помолчала и вышла из комнаты.
Антон остался один.
Он открыл телефон, сфоткал торс и прикрепил в чат с Еленой. Хотел уже отправить, но тут увидел новое сообщение от Алины. Спустился и включил песню, которую она прислала. На повторе звучали одни и те же строчки.
Fireflies, shining fake stars
All that lies that I made up
Just to think less,
Just to sleep well [2]
[1] Алина Орлова — «Спи». Слова и музыка Алины Орловой.
[2]
[1] Алина Орлова — «Спи». Слова и музыка Алины Орловой.
[2] Алина Орлова — Fireflies. Слова и музыка Алины Орловой.
Черные ладошки, на локтях дорожки
— Хочешь потерять свое имя?
— Нет, — испугалась Алиса. — Конечно, не хочу!
— И зря, — сказал Комар небрежно. — Подумай, как это было бы удобно! Скажем, возвращаешься ты домой, а никто не знает, как тебя зовут. Захочет гувернантка позвать тебя на урок, крикнет: «Идите сюда…» — и остановится, имя-то она забыла. А ты, конечно, не пойдешь — ведь неизвестно, кого она звала!
— Это мне не поможет, — возразила Алиса.
Л. Кэрролл «Алиса в Зазеркалье»
10 лет до
Закат у моря. По берегу рассеяны немногочисленные люди: кто-то бегает, кто-то гуляет с собакой, кто-то фотографируется на фоне старого города, виднеющегося вдали. Холодный ветер уносит пластиковые стаканчики с коврика для пикника, на котором сидит семейная пара. Женщина не пытается их поймать. Кивает на вечерний паром, который прибывает из соседней страны.
— Когда мы уже съездим?
— Так давай на выходных.
— Там туристов столько будет…
— Так наших же, русских.
— В том и дело, — бормочет женщина, отпивая сидр из бутылки.
Позади них на детской площадке играют две девочки. Светленькая лет десяти, высокая для своего возраста, а волосы, завязанные в пучок, делают ее только выше. Хрупкая темненькая угловатая девочка помладше кажется особенно смуглой на фоне подруги. Недалеко на качели-лодочке балуются мальчишки, пытаясь разогнаться. Они спрыгивают с качели и отходят к турникам. Девочки, которые явно ждали, когда же освободятся места, бегут к качели, переговариваясь на помеси двух языков.
— Но! Тавай! — требует светленькая, подпрыгивая.
Темненькая нерешительно сгибает ноги, чуть раскачиваясь. Смеется и зовет родителей:
— Мама, папа, смотрите!
Они не оглядываются: шум моря заглушает крик дочери.
Мальчики озираются на темненькую девочку, перешептываясь. Подходят к качелям сбоку и запрыгивают внутрь. Затем начинают ее раскачивать с криком «кийкинг!».
— Пустите! — кричит девочка, но те не слушаются.
Она повторяет это же на другом языке. Они бросают только несколько слов в ответ. Одно из них девочка знает, оно означает таких, как она, только это почему-то ругательство, хотя она так и не поняла, почему быть такой, как она, уже плохо.
— Сам такой! — она переходит на их язык и выдает в ответ очень грубое слово.
Мальчишки переглядываются, хватают светленькую девочку и выпрыгивают с ней наружу. Толкают качель туда-сюда, пока темненькая девочка болтается внутри и плачет.
Взрослые сидят лицом к морю, не обращая внимания на то, что происходит у них за спиной. Светленькая девочка стоит в стороне и молчит.
Вскоре мальчишкам надоедает, так что они разворачиваются и уходят. Темненькая девочка вылезает из качели, пошатываясь. Подбирает с песка камень и швыряет им вслед — как будто не в полную силу, но камень рикошетит от горки и попадает одному из мальчиков в ухо. Он валится в песок.