Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5
Шрифт:
Джон-Грейди улыбнулся и покачал головой.
— Всадник, который привык понимать бзики и прибабахи ночной лошади. По местности, где стадо расположилось на ночлег, он поедет медленно. Если что-то надо обогнуть, то всегда слева направо. Будет петь коню на ушко уютные песенки. Никогда не будет чиркать спичками.
— Я тебя понял.
— А твой дед тебе рассказывал про то, как раньше гоняли скот на север?
— Ну, кое-что рассказывал.
— Как ты думаешь, доведется тебе побывать в тех местах?
— Сомневаюсь.
— Обязательно побываешь. И совсем скоро. Это я тебе обещаю. Если доживешь.
— Так ты возьмешь грузовик-то?
—
— Хорошо.
— Компот там мой не вылакай.
— Ладно. Спасибо, что заехал.
— Да мне просто нечего было делать.
— Ну…
— А было бы чего, сперва дело сделал бы.
— Ладно, увидимся дома.
— Увидимся дома.
Хосефина стояла в дверях, наблюдала. В глубине комнаты criada повернулась, одной рукою бережно приподняв и поднеся к глазам всю тяжесть черных волос девушки.
— Bueno, — сказала Хосефина. — Muy bonita[163].
Criada, чей рот был занят множеством заколок, ответила полуулыбкой. Хосефина оглянулась в коридор и снова сунула голову в комнату.
— El viene[164], — прошептала она. Потом повернулась и зашлепала по коридору прочь.
Criada быстро развернула девушку, осмотрела ее, коснулась ее волос и отступила. Проведя ладонью себе по губам, собрала в нее заколки.
— Eres la china poblana perfecta, — сказала она. — Perfecta[165].
– ?Es bella la china poblana?[166]
Criada удивленно вскинула брови. Над ее тусклым невидящим глазом дрогнуло морщинистое веко.
— Si, — сказала она. — Si. Por supuesto. Todo el mundo lo sabe[167].
В дверях уже стоял Эдуардо. Criada распознала это по глазам девушки и обернулась. Взглянув на нее, он повелительно дернул подбородком, и она вышла за дверь, предварительно подойдя к комоду и выложив заколки на фарфоровый поднос.
Он вошел и затворил за собой дверь. Девушка молча стояла посреди комнаты.
— Volteate[168], — сказал он. И сделал указательным пальцем движение, будто что-то размешивает.
Она повернулась.
— Ven aqui[169].
Она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Он взял ее подбородок в ладонь, заставил поднять лицо и заглянул в ее накрашенные глаза. Когда она вновь опустила голову, он взял ее за собранные узлом на затылке волосы и потянул ей голову назад. Она устремила взгляд в потолок. Выставила незащищенное бледное горло. Стало видно, как по обеим сторонам шеи кровь пульсирует в выступивших артериях; уголок ее рта чуть подергивал нервный тик. Он велел ей смотреть на него, она послушалась, но она обладала способностью делать свои глаза непроницаемыми. Из них при этом исчезала прозрачность и видимая глубина, она их будто шторкой задергивала. Чтобы они скрывали мир, который у нее внутри. Он крепче потянул ее за волосы, и гладкая кожа на ее скулах натянулась, глаза расширились. Он снова велел ей смотреть на него, но она и так больше
– ?A quien le rezas?[170] — прошипел он.
— A Dios[171].
– ?Quien responde?[172]
— Nadie[173].
— Nadie, — повторил он.
Той ночью, когда лежала обнаженная в кровати, она почувствовала, как на нее нисходит некий холодный дух. Она повернулась и сказала об этом клиенту, стоявшему поодаль.
— Я постараюсь кончить побыстрее, — ответил он.
Но в то мгновение, когда он лег в постель рядом с нею, она испустила крик, вся отвердела, а ее глаза побелели. В затемненной комнате он не мог видеть ее, однако, пощупав рукой ее тело, он заметил, что оно выгнулось и все дрожит под его ладонью, тугое как барабан. Этот тремор в ней был как гул потока, бегущего по костям.
— Что это? — заволновался он. — Что это?
Полуодетым, на ходу продолжая одеваться, он выскочил в коридор. Словно из ниоткуда возник Тибурсио. Оттолкнув мужчину в сторону, он встал у кровати на колени, расстегнул пряжку поясного ремня, выхлестнул его из шлевок, сложил в несколько раз и, схватив девушку за лицо, всунул ремень ей между зубами. Клиент смотрел с порога.
— Я ничего ей не сделал, — сказал он. — Я к ней даже не притронулся.
Тибурсио встал и направился к двери.
— Она вдруг вот так вот раз — и все, — сказал клиент.
— Никому не говори, — сказал Тибурсио. — Ты меня понял?
— Заметано, я понятливый, старина. Дай только найду свои туфли.
Alcahuete затворил за ним дверь. Сквозь зубы, стиснувшие ремень, девушка тяжело дышала. Он сел, откинул одеяло. Без всякого выражения на лице осмотрел ее. Чуть наклонился над ней в своей черной шелковой рубашке. Издавшей тихий лживый шепоток. Этакий то ли патологический вуайерист, то ли гробовщик. А может быть, инкуб неясной ориентации или просто одетый в темное хлюст, зашедший с неоновых улиц и своими бледными тонкопалыми ручонками выделывающий пассы, механически подражающие движениям истинных мастеров-целителей, которых он видел или о которых слышал и теперь воображает, будто может их заменить.
— Кто ты? — произнес он. — Ты никто и ничто.
Когда он вышел на веранду, притворив за собой сетчатую антимоскитную дверь, мистер Джонсон сидел у крыльца на завалинке. Старик опирался локтями в колени и смотрел, как над горами Франклина, густея, расплывается закат. Вдали над рекой вдоль jornada{52} в небе плыли стаи гусей. Они казались обрывками веревок на фоне болезненной красноты неба и летели слишком далеко, чтобы их было слышно.
— И куда это ты собрался? — проговорил старик.
Джон-Грейди подошел к перилам веранды, встал там, ковыряя в зубах и глядя вдаль, туда же, куда смотрел старик.
— А с чего вы взяли, что я куда-то собрался?
— Волосы все назад зализаны, как у ондатры. Сапоги опять же начищены.
Джон-Грейди сел на завалинку рядом со стариком.
— В город еду, — сообщил он.
Старик кивнул.
— Что ж, — сказал он, — надо думать, город по-прежнему на месте.
— Да, сэр.
— Хотя мне он и даром не нужен.
— А когда в последний раз вы были в Эль-Пасо?