Цилиндр без кролика
Шрифт:
Он не видел дочку с конца лета до зимних каникул. По телефону ее голос с каждым звонком становился взрослее и звучнее, смелее, она уже цыкала на его банальные советы, обрывала на полуслове: «Ну да, ну да! Обязательно так и сделаю! Все чмоки-поки». Они с Леной аккуратно раз в две недели посылали денежные переводы, рвались поехать, проведать ребенка, но это можно было сделать только с ее разрешения. Она противилась, чтобы они нагрянули с бухты барахты. Никаких сюрпризов – жесткое условие выдвинула Марина родителям и оттягивала отмашку на такую поездку, пеняя на занятость. Но. в конце концов, подошло время, когда она уже сама могла приехать к ним на каникулы. Так даже лучше было, по ее заверениям, ведь она очень сильно соскучилась по дому.
XVI
Надо сказать,
Все стало вдруг даже не бессмысленным, а таким ненужным и несрочным, необязательным одним словом. Отныне все супружеские обязанности и формальности можно было делать одной левой, не напрягаясь. Здороваться, например, заботиться о том, чтобы для другого осталось, чем поужинать, чтобы в чайнике осталась горячая вода на еще одну чашку чая, больше не надо. Этого ведь никто не оценит. По обоюдному негласному уговору они максимально избегали друг друга.
Ревницкий отдался с удвоенной силой своему заветному делу, за которое взялся после смерти Дарнова. Денег на это теперь было вдоволь. Да чего там, денег было завались, у него даже скопилась неполная обувная коробка на антресолях (а где еще хранить?) с пачками баксов. Часто она, правда, оставалась чуть ли не полупустой, ведь все заработанное постоянно шло, прежде всего, на осуществление его замысла. Пока ему даже удавалось держать все это в секрете.
Его идея фикс состояла в том, чтобы не только тайно все сделать, но и удивить их невероятным сюрпризом. Между перегонами он все так же пропадал, практически не бывая дома, но теперь не где-то отрываясь ночами, а днем, весь в заботах. И он считал, что того простого факта, что он спит ночью в квартире, дома, пусть и в другой комнате, жене будет достаточно, чтобы не бесноваться, не ревновать его понапрасну, ведь он ничего плохого не делал, а даже наоборот. Елена же воспринимала все иначе и однажды, не сдержавшись, фыркнула, глядя ему в спину, когда он обувался в прихожей:
– Опять к своей, может быть, ты туда уже переедешь?
Ревницкий четко расслышал только конец фразы и побледнел, забеспокоился, что раскрыт, все тайное стало явным, промямлил, что да, мол, переедем, все переедем, как только…
– Какая мерзость прямо в глаза мне нагло признаешься, даже отбрехиваться не попробовал, старый ты козел! Предупреди хоть меня, чтобы мы пошли все законно оформили… – убежать Елене с уже нависшими на ее длинных ресницах слезами он не дал, перехватив ее локоть, выворачивавшийся, ускользающий.
– Да ты чего вообще?
– Это я-то чего? Я? Старый ты козел…
Михаилу пришлось усадить Елену в кресло, удерживая ее истерические попытки запереться в спальне, и раскрыть карты, с расстановкой спокойно обо всем, что он делал, рассказать. Она восприняла услышанное странно, походила по гостиной, о чем-то думая, и все такая же, погруженная в свои мысли, вдруг произнесла:
– Хорошо, я тебе помогу. У меня тоже есть накопления.
– Ничего себе! Да мы ведь вдвоем знаешь, как быстро управимся… – Ревницкий обрадовался. Хотел даже приобнять ее в честь заключения, так сказать, такой взаимовыгодной сделки, но на лице Елены не было радости, она даже отшатнулась от него и его бурного проявления эмоций. Между ними вроде бы и пробежала какая-то искра, но искра чего, что из нее должно было разгореться, было для Михаила непонятно в тот момент. Да, они принялись за совместное дело, такое важное и сложное, но изменило ли к лучшему это что-то в их взаимоотношениях? Нет, ни на йоту.
В конце концов, дошло уже даже до смешных, а может, и до совсем нерадостных и абсурдных коллизий. В день приезда Марины он не знал, что и делать, плакать или смеяться. Ему нужно было всего-то позвать, произнести: «Лена!» Может быть, повторить дважды: «Лена, Лена!», чтобы обсудить, кто встретит дочь. Но он так давно этого не делал, так давно ее не звал, они в прятки играли последнее время, и пытались, чтобы один не нашел другого. Надо позвать, но он не решается. Как? Как это сделать? У него ведь вырвется
XVII
Приехал он заранее, задолго до прибытия поезда, и теперь слонялся у перрона. Земля была покрыта белым налетом, невозможно даже было понять, откуда он взялся, ведь снег, хоть и стоял декабрь, еще не выпадал. Словно от сильных морозов, сковавших еще в ноябре распутицу, отчего вмерзли листья и сухая трава в грязь, из земли стал подниматься этот белый налет – не лед и не снег, а мелкий порошок, не таявший в руках. Он вернулся в машину, подставил руки под потоки горячего воздуха из печки. Через репродуктор объявили о прибытии электрички, семафоры сменили свет и послышался нарастающий шум приближающего поезда. Ей кто-то помог спуститься, протянул руку, и она спрыгнула. Даже издалека было видно, что она как всегда легко одета, до сих пор в осенней курточке и джинсах в дырках. Ему на его замечания уже несколько раз дерзила, что, пока не выпал снег, продолжается еще осень, а значит… Ни напоминания о ее недавней болезненности, ни угрозы не присылать денег на лекарства, когда простынет, ничего не помогало. Упрямая и глупая. Но и не заболела. Хоть он и не хотел влезать, мешать ее разговору с парнем на платформе, но и ждать, когда она околеет на его глазах, он не стал и мигнул фарами. Она прибежала, кинула назад сумку и, сев рядом с ним, совсем закоченевшими губами поцеловала его в щеку:
– Привет, папуля!
– Привет, снегурочка!
– Мне ни капельки не холодно! Это ты мерзляк!
– А кто это? С кем ты, Марина, разговаривала?
– Ты что, не узнал? Это же Юрка Дарнов!
– Не узнал. Давно его уже не видел. Это сколько уже прошло, как… Ладно, поехали, – он спешил, чтобы ненароком Марина не предложила подвезти и Юру, а им ведь было не по пути на самом деле, они ехали совершенно в другую сторону, и Ревницкий не хотел раньше времени раскрывать это.
– Домой, домой, как же я соскучилась! – никак не могла угомониться Марина.
Она сразу даже не обратила внимания на то, что на перекрестке Михаил свернул в другую сторону, только когда машину пару раз подкинуло на переезде, она завертела головой, силясь рассмотреть в бесфонарной темноте приметы того, где они находятся и куда едут. Ревницкий успокоил ее, что нужно еще кое-куда заехать и притупил ее внимание окончательно. Даже когда он открывал ворота, а потом заехал во двор, у дочки не возникло никаких подозрений. Когда же он открыл дверь с ее стороны и попросил выйти, а потом повел к крыльцу дома, то она растерянно осматривалась, все еще пытаясь понять, что же это за место. На пороге их встречала Елена, она запросто стянула курточку с Марины и толкнула ее внутрь просторного двухэтажного дома.
Дом. Да, это был дом, тот самый замысел, который созрел у Ревницкого после известия о смерти Дарнова.
И сюрприз, казалось, во всем удался, Ревницкий даже смог сохранить секретность хотя бы для дочери до последнего момента, и домом он был очень доволен, просторные светлые комнаты, модный ремонт, но вот только реакцию Марины невозможно было просчитать. Она была совершенно не той, на какую лично он рассчитывал.
– Вы построили дом?! – сначала Михаил с Еленой даже не поняли, что все пошло не так, не расслышали еще не окрепшую нотку разочарования, затем ставшую раздражением: – Зачем? Зачем вы это сделали? Вам чем наша квартира не нравилась? Что с ней было не так, а? Зачем нам этот дом?