Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
Подобного рода установки, прямо игнорирующие саму природу человека (в том числе его априорное объективное несовершенство), полностью, принципиально не верны даже для большинства населения развитых стран во время их расцвета (в 60–70-х годах XX века), – что обычно так или иначе, но в целом учитывается властью (а когда перестает учитываться, эти страны с пугающей быстротой начинают деградировать, на глазах переставая быть развитыми).
Применение же откровенно лживой философской максимы либерализма к народам менее развитых стран или к народам, находившимся в состоянии социальной катастрофы (например, к народу России периода разрушения Советского Союза) напоминало и напоминает даже не бросание в воду заведомо не умеющего плавать – мол, если не выплывет, сам виноват (так как в такой ситуации большинство как раз так
Систематическое применение на практике либеральной доктрины вполне естественным образом вылилось в политику социального геноцида, с упоением проводимую под руководством глобального управляющего класса (о его структуре и борьбе реализуемых им проектов см. [19]) по всему миру и по сей день и качественно усугубляющую последствия и ход нашей национальной катастрофы.
Самоочевидная, практически ни от кого и никем не скрываемая абсурдность фундаментального тезиса, лежащего в основе современной либеральной идеологии, и его откровенная несовместимость с реальностью, естественно, накладывают неизгладимый отпечаток на сознание его носителей. (Разумеется, за исключением тех не так уж и многих случаев, когда им удается освоить базовый принцип английской морали, заключающейся в оценке своих действий исключительно на основе критерия пользы, а действий всех остальных – исключительно на основе строжайших нравственных критериев, как это описано в главе 3 настоящей книги.)
12.2. Самоограничение восприятия как источник тоталитарности мышления
Неподготовленному человеку, наблюдающему со стороны практические и часто даже бытовые проявления либерального сознания, более всего бросается в глаза органическая неспособность последнего воспринимать мнение, хотя бы незначительно отличающееся от собственного (то есть, как правило, продиктованного «рукопожатным» окружением либо признаваемого им допустимым).
Принципиально важно, что это не столько «отторжение», «враждебность» или даже «нетерпимость», а прежде всего именно полная неспособность к самому содержательному восприятию как таковому.
Обычно либералы выглядят для стороннего наблюдателя приличными и вменяемыми людьми, обладающими способностью к сочувствию и состраданию, преимущественно из-за их отделенности от практической власти. Лишь эта отделенность не дает им реализовать свои представления о прекрасном и устроить подвластным им людям (вплоть до целой страны) новый кошмар кровавых 90-х, которые они и по сей день искренне считают идеальным временем своей свободы.
При этом они, разумеется, категорически отказываются уточнять, что это была свобода прежде всего тотальной лжи, грабежа, убийств и насилия. Отнюдь не случайно, вспоминая то время, один из видных и при том чувствительных и образованных либералов – соратников Березовского – с искренним восторгом писал, что он и его партнеры были полностью свободны в своих повседневных действиях от всех божьих заповедей, кроме первых двух, – то есть искренне полагали, что бог в обмен на почитание благословляет их на в прямом смысле слова всё, включая убийства и изнасилования [1].
Объективно обусловленная служению интересам глобальных финансовых спекулянтов враждебность современной (проявившей своё принципиальное отличие от традиционной уже с 10-х годов XX века) либеральной идеологии самым насущным, кровным, естественным интересам большинства своих народов объективно и полностью исключает для её носителей возможность быть демократами, то есть людьми, учитывающими мнения и интересы своего народа.
Российские либералы, в частности, многократно и публично демонстрировали искреннее полагание «народом» лишь людей, обладающих состоянием примерно от миллиона долларов, полностью следуя реконструированному Стругацкими древнему принципу «ни о каком принуждении… не могло быть и речи…, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов». Характерно, что олигарх Каха Бендукидзе в начале «нулевых» годов искренне считал единственным
Этого же подхода придерживается и правящая в настоящее время Россией бюрократия, критически значимая часть которой на глазах буквально дичает от своей полной безнаказанности. В сферах социально-экономической и национальной политики (за исключением вопросов, связанных с вынужденным усилением государственного вмешательства в жизнь общества), она всецело либеральна и во многом из либералов состоит; их влияние представляется критически значимым и во многих других жизненно важных сферах, включая культуру, а также внешнюю и внутреннюю политику.
Разница заключается лишь в том, что у оставшихся «за бортом» государственного управления «внесистемных» либералов нет власти, и потому они формально требуют демократии и прав человека, но, – что принципиально важно, – исключительно в сфере политической жизни. Всякая мысль об экономических и социальных правах и даже о том, что демократическое государство должно, – хотя бы потому, что оно демократическое, – стремиться к достижению и упрочению этих прав и следовать убеждениям большинства народа, в том числе и нелиберальным, проникает в сознание либералов лишь при острой практической надобности, по миновании которой немедленно изживается без следа как совершенно неприемлемый и непристойный в «приличном обществе» популизм.
Принципиально важно, что категорическое неприятие всех прав граждан, кроме формально-политических (не имеющих для них реального значения при незащищенности повседневно значимых социальных и экономических прав) свойственно отнюдь не только «московской Жмеринке», но и практически всем современным либералам как таковым. В частности, когда на одной из дискуссий в США автор настоящей книги имел удовольствие указать своим ученым оппонентам на категорическую необходимость защиты не столько политических, сколько в первую очередь более близких людям и потому более значимых для них социально-экономических прав, они попросту растерялись от такой невероятной нелепицы. Более того, один из известнейших советологов того времени – Ричард Пайпс – по завершении дискуссии начал совершенно искренне утешать автора, подробно и тщательно разъясняя, что организаторы обязательно изымут эти его слова из стенограммы, и никто никогда не узнает, какую поразительную глупость он сморозил.
В силу изложенного либералы, как давно подмечено, в повседневной политической практике являются носителями наиболее тоталитарного из существующих в современных обществах типа сознания. Именно тоталитаризм, а отнюдь даже не агрессивная ограниченность, гармонично переходящая в самое оголтелое сектантство, служит основной причиной неспособности либералов (по крайней мере, либералов стран, являющихся колониями современного Запада, – пусть даже сугубо экономическими колониями, как нынешняя Россия [179] ) к самостоятельному, без внешнего руководства объединению и в целом к самостоятельной созидательной деятельности.
179
Ключевым признаком экономической колонии является специализация на экспорте сырья с импортом у метрополии продукции его переработки. При этом формально такая колония обычно является независимым государством, часто совершенно искренне кичащимся своей политико-административной независимостью.
Строго говоря, обычно производящая впечатление патологии заблокированность восприятия либералом обусловлена самой фундаментальной сущностью либерализма (см. параграф 12.1), точнее – вынуждаемым этой сущностью принципиальным игнорированием им существенных сторон реальности. Поскольку либерализм как идеология принципиально ошибочен, его принятие требует подсознательного (за редчайшими исключениями беспощадной к самому себе интеллектуальной честности) запрета признания и восприятия самоочевидной и постоянно ощущаемой субъектом реальности, она объективно же требует от него постоянной лжи – причём не только внешней, окружающим, но и внутренней, самому себе.