Цугцванг
Шрифт:
— Что ты вылупилась на меня, а?! Не знала?! Так вот кушай: ей нужна была нормальная, постоянная работа, чтобы одобрили опекунство над ТОБОЙ. Поэтому я устроил ее к нему, не думал, дурак, что мой собственный отец так поступит! Ха! Какой прокол, да?! И все из-за малолетней, вонючей суки, чья мать даже не сдохла! Благодари бога, твою мать, что я не стал марать себя тобой еще когда тебе шестнадцать было. Просто, сука, благодари Бога, а теперь вали на хрен с моих глаз! У тебя десять минут на сборы! Пошла!
Мне не нужно повторять дважды. Я срываюсь с места и бегу в спальню наверху, где стоят мои сумки. Сердце так тяжело барабанит, что я лишь это и чувствую, задыхаясь.
Помню,
В голове на репите так и звучат эти жестокие, злые, грубые слова, направленные на прямое уничтожение, и теперь словно эхом разбиваются о толстые стенки, дробятся и множат потери. Вот так и верь после этого слухам, что из колодца можно звезды увидеть — ага, трижды. Я же и есть этот колодец, а если там и водится что-то, так это чье-то ядовитое отчаяние… вроде моего.
Мы останавливаемся во дворе обычной восьмиэтажки в районе Сухаревской. Я хорошо знаю эту местность, здесь совсем недалеко находится моя Академия, так что знаю, что вокруг много парков и других интересных мест…Жаль только, мне вряд ли позволено их посещать. С грустью осматриваю дом. В нем нет ничего примечательного, кроме прикольно наряженного снеговика у самого подъезда.
«Наверно жители сделали…Здесь ведь очень чисто…ухаживают…»
— Ты будешь жить здесь, — холодно цедит Макс, не поворачиваясь, — Это квартира матери моего друга, так что прошу ничего не бить и не копаться в стенах.
«Если бы я не копалась в стенах, ты был бы в полной заднице…» — думаю, но не говорю, наблюдая за тем, как смешной ребенок в пышном пуховике бежит точно пингвин на встречу своей маме.
— Вещи тебе привезу сегодня вечером, в холодильнике уже есть еда. Я снова дам тебе свою карту, но на этот раз обойдемся без эксцессов. Ты потратила почти все мои деньги, так что ограничимся…
— Мне все это не нужно. В плане вещи…
— А то я не понял.
Повисает тяжелая пауза, и я смотрю на него, но он даже и не думает ответить. Постукивает по рулю указательным пальцем, молчит. Наверно думает, что еще мне сказать, а я опережаю. Тихо, слегка нахмурившись, с покалыванием в носу — предвестником очередного соленного потопа, — тихо спрашиваю.
— Ты действительно ненавидишь меня за то, что я просто существую?
Резко тормозит. Как по щелчку пальцев, Макс перестает выбивать неизвестный ритм, молчит, и это своеобразный ответ на все мои вопросы. Опускаю взгляд на свои руки, киваю, хочется и усмехнуться, но в горле встает ком — мне совершенно несмешно, даже не притвориться…
— Я не виновата в том, что Ли…
— Не произноси ее имя, — грубо отрезает, от чего мое состояние только ухудшается.
Шумно выдыхаю, чтобы как-то справиться с эмоциями, которые грузом ложатся на плечи вместе с мыслью:
«Он ее любит. Он ее любит. Он ее любит…» — и «кто тогда я?!» уже неактуально.
— Я не сбегу, — также тихо продолжаю, теряя весь смысл в каких-то попытках объяснить свою правду, — Я все поняла и не собираюсь сбегать.
— Тронут.
— Но я хочу гулять.
— Условия? — усмехается, — Ты не в том положении, чтобы ставить условия, Амелия.
— Ты так боишься стать таким, как он, что не замечаешь, как именно это и происходит!
— Закрой рот, — жестко цедит, наконец повернувшись в мою сторону, но я не могу на него смотреть.
Ни на изувеченное лицо, ни на глаза, которые думала, что знаю, ни на губы, вкус которых помню так отчетливо, что даже страшно…Мне больно. Сейчас разговаривать с ним так невыносимо больно, что я отворачиваюсь и предпочитаю снова изучать снеговика, нежели проходить через этот ад смело и с высоко поднятой головой. Нет, отнюдь, она опущена ниже плинтуса, и у меня нет больше сил бороться с ветряными мельницами.
— Я просто хочу выходить на улицу, а не сидеть под замком. Пожалуйста.
Макс молчит долго, и я уже думаю, что и нет смысла дальше продолжать, но наконец он вздыхает и, по ощущением закатив глаза до степени «вижу свой мозг», цыкает.
— Я подумаю.
— Все, о чем я прошу — это подобие нормальной жизни и…
— Я сказал, что подумаю! А теперь пошли, у меня нет времени на все эти сопли.
Даже сейчас умудряется меня уколоть, хотя я этого не заслужила. Не заслужила! В том, что произошло нет моей вины, к тому же Лилиану никто не просил об опекунстве, так она решила сама! Она слишком боялась оставлять меня в Новосибирске рядом с Костей, потому что считала, что в том, что Роза умерла — он виноват.
«Он ее не защитил. Его не было рядом.» — так она говорила, жестко отсекая любые мои попытки встать на его защиту. И что же получается? Благими намерениями действительно выложена дорога в Ад? Наверно так и есть, ведь не просто же так теперь я расплачиваюсь за то, что было много лет назад.
Забавно, но раньше я так взвивалась, стоило кому-то отнестись ко мне, как к ребенку. Орала, что давно взрослая, но теперь все так круто поменялось. Мне бы хотелось крикнуть: очнись! Я тогда была совсем ребенком, в чем ты меня обвиняешь?! Но кому орать то, если дверь в квартире, куда меня завели, закрывается громким хлопком, а замок пару раз прокручивается?! Разве что своему отражению или пустоте незнакомой прихожей…
Здесь действительно не было ничего особенного. Персиковые обои в цветочек, паркетные полы из вишневого дерева, обычная мебель. Комнат в квартире было, скорее всего, когда-то две, а теперь большая совмещена с кухней, которая занимает достаточно мало места. Всего уголок, но мне большего то и не надо, вполне достаточно того, что есть. Красные фасады кухонной гарнитуры скрывали в себе целые залежи посуды, но я быстро отыскала чашку, в которую налила черный, ароматный чай. Мне надо немного успокоиться, и пусть он не был таким, как делала мама, панацея тоже работала на ура. Я смогла перестать рыдать, слава богу, даже стала дышать более свободно, и огляделась. Действительно ничего особенного. Барная стойка разделала кухонную зону и гостиную, где стоял небольшой диванчик, напротив висел стандартных размеров плоский телевизор. Никаких изысков и излишек, как и в спальне. Шкаф-купе и двуспальная кровать, в углу кресло, какое было, наверно, в каждом советском доме. Два подлокотника, спинка и сидушка на ремнях, все это облеченное в странного вида ткань с наркоманскими узорами.