Цвет надежды

Способина Наталья

Вопрос «что он делает» подразумевал его ответ. А характеристика действий как «безумия» давала почву для дискуссии, а заодно, показывала отношение самой Фриды к происходящему.

Так чувствовал сам Люциус. Возможно, со стороны Фриды это письмо и было требованием оставить ее в покое, но ведь прямого текста не было, а значит, он поймет письмо так, как желает.

От пергамента пахло ее духами. Не теми, которые уловило его обоняние во время их последней встречи, а запахом из детства, из тех сладостных времен, когда мир был проще и светлее. Может быть, ему лишь почудился этот аромат. Но разве так важно искать истину?

Мужчина перечитал короткое послание. Он знал, что ответить.

Так начался второй виток этой истории. Люциус Малфой писал столько писем, сколько не писал за всю предыдущую жизнь. Что в них было? Ни слова любви, ни намека на прошлое. Свой первый

ответ он начал словами:

«Что я делаю? Отвечаю на твои ненаписанные письма. Помнишь, ты хотела знать, чем я живу, что делаю, о чем думаю, но так и не спросила…».

Люциус Малфой конспектировал свою жизнь. Мысли, взгляды, события. На пергамент ровными строчками изливалась его душа. Во всяком случае, то, что от нее осталось. Например, вчера на заседании клуба он размышлял: почему на фреске изображен Сизиф лишь в набедренной повязке. Палящее солнце, а он с непокрытой головой. Это же нелогично…

Или же: в прошлый вторник Драко упал с лошади и сломал ключицу, но в повреждении сознался лишь через два дня на занятиях по фехтованию. Это ведь неправильно. Или…

И Фрида отвечала. Он ясно видел ямочку от улыбки на ее левой щечке.

«Люциус, смысл фрески не в нелогичном наряде Сизифа! Он совершал заведомо обреченные на провал действия раз за разом…»

Или:

«Наверное, ты не слишком внимателен к Драко…».

Письмо за письмом. День за днем. Месяц за месяцем.

То, в чем невозможно сознаться даже самому себе, так легко доверить листку пергамента. И это позволяло лучше понять себя и другого человека. Люди слишком мало говорят друг с другом о том, что действительно важно. Вот и Люциус в какой-то момент с удивлением понял, что Фрида уже не просто отвечает, она рассказывает о себе, о людях, которым помогает, о детях, стариках, мужчинах и женщинах — обо всех тех, из кого складывается ее жизнь. В рассказе порой мелькает имя Алана, и со временем Люциус перестает нервно отворачиваться от пергамента. Внезапно он понимает, что Алан Форсби никогда не занимал его места в сердце Фриды. Да, они не говорят о прошлом, они не говорят о любви, нет ни слова о будущем. И в коротких рассказах Фриды Люциус видит уважение, симпатию, возможно, нежность к человеку, выбранному ее отцом. Но в них нет любви. И внезапно Люциус понимает, что это — лишь его место. На это место в сердце Фриды не посягал ни один мужчина. Тем острее раздражение от рассказов о сыне. Возможно, потому, что о Драко Люциус рассказывает скорее формально. Да, он гордится достижениями сына в области зелий или же, например, тем, что Драко великолепно ездит верхом, неплохо фехтует. Но эти рассказы следуют скорее в ответ на слова Фриды о Брэндоне. В каждой ее строчке — нежность, любовь, гордость. И это не статистика, это настоящая материнская любовь, так непонятная Люциусу. В какой-то момент он пытается представить Нарциссу, так же восторженно рассказывающую о Драко. Не получается. И Люциус не может признаться ей, женщине, живущей собственным сыном, в своем ущербном отцовстве. Он так же старательно рассказывает о Драко, ожидая почувствовать то же, что чувствует Фрида к сыну. Не получается. И от этого мальчик по имени Брэндон Форсби становится для него эдаким чудовищем, из раза в раз заставляющим Люциуса напрягаться, что-то выдумывать и безрезультатно пытаться что-то почувствовать. Но это — большая часть ее жизни, и Люциус пытается принять. Возможно, будь у них больше времени, все бы получилось. Но Судьба не отвела им этого времени. Судьба подготовила лишь одну встречу после почти двух лет переписки.

* * *

После очередного собрания Пожирателей Люциус во главе с небольшим отрядом «добровольцев», выбранных Лордом, должен был осуществить простую операцию — забрать Пророчество из стен Министерства. Все было подготовлено идеально. План казался безупречным, и ничто не вызывало волнений в тот день — последний день свободы и легального положения.

Люциус не знал, как проводили этот день остальные участники операции, самого его словно что-то направило в клинику Святого Мунго.

То, что он не решался сделать так долго, внезапно показалось простым и нужным. Он вдруг понял, куда должен идти и зачем…

* * *

Фрида Форсби быстрым шагом шла по отделению. Усиленный магией голос диспетчера сообщил о пациенте, поступившем в тяжелом состоянии. Фрида мысленно посетовала на то, что снова не успеет вернуться домой пораньше, как планировала. Брэндон

опять будет дуться, а у Алана появится лишний повод для недовольства относительно ее причуд. Ну как можно относиться к этому, как к причуде? Ведь осознание того, что благодаря тебе продолжает биться чье-то сердце, не сравнить ни с чем. Видеть улыбки счастливых детей, благодарные слезы родителей, мужей и жен, братьев и сестер… Фрида была уверена, что волшебство должно приносить пользу. Но жизнь была устроена так, что магия часто служила источником несчастий и бед. Великие волшебники мнили себя богами. Чтобы бороться с последствиями этого, нужны были «простые смертные», для кого слова «клянусь не использовать свое умение во зло», повторяемые из года в год всеми выпускниками магических школ, были не простыми звуками.

Многие считали, что в ее работе мало радости. Да признаться, мало, кто считал это работой — так увлечением. Но Фрида могла поспорить со всеми. Она видела радость в каждом новом дне, в возможности помогать, чувствовать себя нужной. Ее пациенты, часто несчастные и беспомощные, обладали удивительной способностью одаривать теплом и светом искренней благодарности. И отступали усталость и разочарование. Поэтому белые больничные стены не казались холодными и чуждыми, а ее каблучки день за днем выстукивали легкую дробь по каменному полу широких коридоров.

Ее ждут, она нужна. Это ли не самое важное?

Фрида кивнула одному из коллег, вышедшему из каминной, и толкнула широкую дверь в приемный покой. Недоуменно остановилась на пороге. Комната была пуста: кровать аккуратно застелена в ожидании очередного пациента, на большом письменном столе лежало несколько свитков, но никаких признаков поступившего больного не было.

Женщина удивленно пожала плечами и собралась выйти, как из-за двери кто-то шагнул. Фрида едва удержала крик. Клиника Святого Мунго охранялась, но в такое неспокойное время можно было ожидать чего угодно. Однако страх отступил, едва она узнала человека, представшего перед ней. Страх-то отступил, но сердце заколотилось еще сильнее. Фрида прикрыла за собой дверь и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, произнесла:

— Мне сказали: здесь пациент.

— Это я, — губы Люциуса Малфоя тронула улыбка.

— Мистер Малфой, вы не очень-то похожи на пострадавшего.

— Уверяю вас, доктор, я при смерти.

— И что же вас беспокоит?

Чем дольше продолжалась эта детская игра в недомолвки, тем сильнее колотилось ее сердце.

— У меня болит вот здесь, — внезапно Люциус взял ее руку и приложил к своей груди. Как раз напротив сердца.

Мерлин! Сколько она себя убеждала, сколько бессонных ночей провела… И ведь взрослая женщина. Но хотела бы она посмотреть на того, кто сможет обмануть себя. Говорят, это возможно — все дело в силе воли. Наверное, у нее нет этой самой силы воли. Двенадцать лет убеждать себя в том, что все в прошлом, верить в правоту своих доводов, не обращать внимания на то, как ноет в груди вечерами, не замечать новостей о нем, не думать, не вспоминать, окунуться в проблемы и избавиться, наконец. И все многолетние старания будто смыло штормом в день, когда они встретились в доме брата. И Брэнд — точно знак свыше, не позволивший наделать глупостей. А ведь была у самого края. И потом затишье, и казалось, что все обойдется. Есть привычные дела, привычные хлопоты… Все забудется, как кошмарный сон. А потом…

Как боялась Фрида этих писем и как ждала каждое из них. Словно мостик в детство. И сердце вновь колотится от волнения, а грудь разрывает нестерпимая нежность. И нет прошедших лет. Есть лишь его аккуратный почерк. Безумие? Наверное. Фрида не знала наверняка. Да и не хотела знать. Она малодушно надеялась, что все разрешится само собой. Со временем. Тем более, в его письмах не было никаких намеков, предложений встретиться. Просто переписка старых друзей. В какой-то момент Фрида с удивлением поняла, что ждет чего-то большего. Укорила себя за подобные мысли и в душе порадовалась его благоразумию, потому что очень сомневалась, что сможет все это оборвать. Эти письма стали необходимы как воздух, как вода. Словно дурман-трава они привязали к себе разум.

Возможно, пустить все на самотек было не самым верным решением. Но люди часто предпочитают довериться времени, опасаясь корить себя за действия или бездействие. А так есть другой виновник — время. У него не потребуешь ответа.

А вот сейчас теплая ладонь укрывает ее руку. И как же уютно в этом плену — его рук и его колотящегося сердца.

— И… как давно это вас беспокоит?

— Почти восемнадцать лет.

Глаза в глаза — ничто не разделяет две души. Соврать невозможно, спрятаться невозможно. Да и зачем?