Цвет надежды

Способина Наталья

Сириус молчал второй день, и трогать его все опасались.

— Слушай, я так и не сказал тебе, — Рем задвинул очередной ящик. — Два года назад, ну когда ты оказался на свободе…

На этом слове Сириус усмехнулся, однако ничего не сказал, по-прежнему перебирая книги.

— Я встречался с женщиной по имени Мариса.

— И? — Сириус улыбнулся. Он вообще сейчас редко улыбался, но порой проскальзывало вот такое — из детства. — Далее последует увлекательный рассказ?

— Что? — не понял Рем. — А… да нет.

Она… Она сестра Люциуса Малфоя.

Палец Сириуса замер на корешке книги, сам он медленно обернулся. Время словно сделало крутой вираж. Он прекрасно помнил сестру Люциуса Малфоя, хотя видел вблизи всего один раз. Испуганная девочка, передававшая записку. И его ответ. Казалось бы, всего одна встреча, но образ этой девочки — вестника разлуки — и его «правильное» решение прочно переплелись в сознании. Он прекрасно помнил испуг в серых глазах и то, как она нелепо передергивала плечами и не знала, куда деть руки.

— Мы в одно время учились в Хогвартсе, — добавил Ремус.

— Я помню, — откликнулся Сириус. — Она была когтевранкой.

Рем удивился, но все же продолжил.

— Она искала тебя… По просьбе Нарциссы…

Сириус, сделав вид, что ищет книгу, старательно разглядывал старинные корешки, барабанил пальцем по полке… Ремус ждал. Наконец друг прислонился лбом к шкафу.

— Два года назад? — голос прозвучал еле слышно.

— Ну… не совсем. В сентябре. Они… искали тебя. Нарцисса искала. Мариса оставила мне свой адрес.

Сириус повернулся, по-прежнему прислоняясь к шкафу. Прядь волос упала на лицо, но он не стал ее убирать, словно не заметил. Ремус едва не вздрогнул от охватившего чувства.

В юности челка Сириуса всегда была довольно длинной. И вот эта упавшая на лицо прядь была привычной картиной. Вот только она сделала контраст более резким, чем все остальное. Некогда иссиня-черная, а теперь почти совсем седая прядь говорила даже не о возрасте, а о прожитой жизни. Причем не слишком веселой.

— Адрес у тебя?

Ремус очнулся от мыслей и похлопал себя по карманам. Зачем? Ведь прекрасно знал, что адреса с собой нет. Он, естественно, не носил его с собой все эти годы.

— Он дома. Я привезу завтра или сегодня, если хочешь.

Сириус расхохотался. Резко и как-то зло. Ремус даже вздрогнул от неожиданности.

— Чему ты смеешься?

Мужчина у книжных полок так же неожиданно замолчал и прислонился лбом к пыльным корешкам.

— А что бы ты сделал на моем месте? А? Как ты думаешь: зачем ей это?

— Я задал Марисе этот вопрос.

— И?

— Она ответила… это — любовь.

Сириус дернулся, пробормотал что-то невнятное, а потом наконец отлепился от полок и заговорил, глядя в пол:

— Любовь? К кому? К кому, Рем?! — голос сорвался на крик.

Ремус промолчал. Для него ответ был очевиден, для Сириуса, видимо, нет.

— Посмотри на меня…

Все зеркала в этом доме молчат лишь потому, что я разбил несколько особенно говорливых. Она… Она… не понимает. Она верит в сказку пятнадцатилетней давности, но этой сказки больше нет и меня — того — нет. Как же ты не понимаешь?

— Нет, это ты не понимаешь!

Ремус встал и обошел стол, хотел приблизиться к застывшему в середине комнаты человеку, но передумал — столько напряжения исходило от друга.

— Это ты не понимаешь! Все может измениться, и…

— Измениться? Ты в своем уме? Тогда я хотя бы мог ей что-то предложить: у меня были деньги, молодость, свобода. А сейчас ни черта нет! Есть эти проклятые стены, есть портрет моей милой мамочки и нелегальное положение!

Сириус резко замолчал, тяжело дыша. Видимо, вся горечь, копившаяся столько лет, прорвалась наружу, и Ремус не знал, что на это ответить

— Ты не хочешь с ней даже поговорить?

Сириус, зажмурившись, помотал головой.

— Я не хочу, чтобы она меня видела таким.

— Да что ты привязался к этому?! Никто из нас не помолодел. Седина — это ерунда. К тому же, поверь, колдографии в репортажах о побеге были не самыми лучшими снимками в твоей жизни.

Сириус усмехнулся. Рем приободрился:

— И она их видела, и искала тебя после них. Она любит, Сириус. Неужели это так сложно понять?

— Сложно. Мне — сложно. За эти годы я отвык от подобного. И… Знаешь, у нее был перстень. Именно так Люциус узнал, помнишь? Мы еще думали: это Снейп. Я не могу подвергать ее опасности и не хочу. И знаешь, я бы предпочел думать, что она меня забыла.

— Как скажешь.

— Правда, Ремус. Оставим это.

Ремус Люпин посмотрел на напряженный профиль Сириуса, и внезапно его посетило совершенно нелепое желание. Ему жутко захотелось услышать прозвище, которого он так стеснялся в молодости. Оно казалось ему настолько говорящим, просто кричащим о его тайне, что сам Ремус съеживался, когда друзья обращались к нему так в школе. Особенно он не любил, когда его окликал Сириус, потому что нелепое «Лунатик» разносилось звонким эхом по коридорам. В устах Сириуса его прозвище звучало по-разному. Порой насмешливо, порой примирительно, порой доверительно, но всегда звонко и задорно.

И почему-то повзрослевшему Ремусу жутко захотелось услышать этот отголосок прошлого.

— Эй, Бродяга, — он и сам удивился, как легко подзабытое прозвище слетело с губ, — все будет нормально. Не ты ли это всегда повторял?

Сириус поднял голову, чуть улыбнулся.

— Да уж, была у меня такая привычка. Предсказатель из меня никакой, как показало время.

— Ну… это не самый страшный твой порок. Из тебя еще повар никакой, да и уборщик тоже.

— То есть, Снейп прав. Я бесполезен, — Сириус усмехнулся.