Цветик
Шрифт:
В зале восторженно завопили, а на сцену поднялся смущенный Санька. Прикрепив медаль, Авер обнял его, а Санька дрогнувшим голосом сказал:
– Служу Советскому Союзу!
Затем был концерт, после которого ветеранам и афганцам устроили 'праздничные посиделки', как выразился Редькин. Были и фронтовые сто грамм за Победу, были и пироги и торты, фронтовики и мальчишки, хлебнувшие войны, скоро разговорились, атмосфера была очень теплая, появился баянист и заиграл военные песни. Народ дружно стал подпевать, а к Саше подошла какая-то молодая девушка:
–
– Зачем?
– Да там Ирина Викторовна какую-то бумагу не успела подписать, а завтра - кровь из носу - отчет с утра сдавать.
Плешков подскочил:
– Пошли, Борисович, провожу!
В коридоре немного замешкались, к Саше подошли Петька с Гешкой, придержали его, сняли с него китель, отдали Плешкову, и тот пошел по пустынному коридору в кабинет. Почему-то в полутемном, едва освещенном светом настольной лампы, кабинете Плешкова сзади обхватили женские руки:
– Сашенька Борисович!
Плешков аккуратно взял женские руки, услышав, как открывается дверь в кабинет и загорается верхний свет, повернулся:
– Сашенька, только Николаевич!
– А меня Сашенькой может называть только жена!
– припечатал зашедший следом за Петькой Авер.
– Попрошу Вас, во избежание неприятностей, обходить меня, как говорится, седьмой дорогой! А неприятностей я Вам обещаю сразу и очччень много!
Красная, злая Меньшова пыталась высвободить руки из крепкого захвата Саньки Плешкова. Авер снял китель с плеч побратима и вышел, а ребята остались на беседу... О чем они говорили, не рассказывали, но из кабинета зареванная, с потеками туши, не видя ничего, Меньшова летела на выход, когда её руки оказались за спиной в крепком захвате.
– Так-так... ничего особенного, говоришь, во мне?
– Алюня как-то ловко подсекла её под коленки. Та присела, и Алька пнула под зад, нагнула её личико к полу.
– Я плакать не буду, жаловаться тоже не пойду, сама изуродую, не дай Бог, даже увижу неподалеку от мужа, поняла?
– Пусти, сучка, - шипела Меньшова.
– Так, меня не поняли, - Алька подпнула ещё раз, и та уткнулась носом в пол.
– Вот сейчас я тебя и повожу личиком об паркет, надеюсь, отрихтую хорошо!
– Ааа, - завыла Меньшова, - не надо, я не буду!
– Что не будешь?
– Даже смотреть на твоего мужа, обещаююю.
– Ну, гляди, я женщина беременная, психика у меня неустойчивая...
Алька отвесила ещё одну пиночину и, плюнув от омерзения, пошла в зал, где веселились нормальные люди.
К ней тревожно подлетел Авер:
– Аля? Что? Где ты была, что случилось?
– Да затошнило, пообщалась с унитазом, все хорошо, не волнуйся.
А воющую Меньшову встретил на выходе дед:
– Слышь, курва пархатая. Я ведь и прибью тебя за своих!
– Посадят !
– Мне годов немало, не боюся. А тебе точно не быть живой, и следить буду тяперя неустанно, вот и выбирай, чаго тябе дороже!
А в пустом коридоре ржали и били друг друга по плечам Петька и Гешка:
–
– ржал Гешка.
– Не, ну как она узнала?
– хлопал глазами Петька.
– Ага, так она и скажет тебе!! Но подруга у нас - красава. Как она её!
– и опять оба захохотали.
– Саш, пойдем домой, а? Устала я что-то.
– Да, подсолнушек, я только со всеми попрощаюсь!
– Авер подошел к каждому, пожал руку и извинился, что уходит пораньше.
И уже не слышал, как афганцы одобрительно говорили:
– А похоже, стоящий мужик у нас военком новый, из наших, месяц только как заступил, а уже нам праздник устроил, да и фронтовиков порадовал.
И как ни пытали ребята Альку, она так и не сказала, откуда узнала про Ирку. Она банально подслушала, придя к деду с микстурой для Серого, услышала в коридоре, как мужики шумно обсуждают проблему. А остальное, как говорится, экспромт!
Ещё через неделю, дождался-таки Авер... положив как всегда руку на живот спящей жены, - это уже вошло в привычку у него, сразу и не врубился, когда через небольшой промежуток времени, ладонью ощутил как бы тиканье внизу живота, сначала не понял, а потом ошалел от радости:
– Маленький, ты папке весточку подал!
– шептал он, осторожно целуя Альку в то место, где зашевелился их дитёнок, а потом так и заснул со счастливой улыбкой.
Утром Алька никак не могла понять, отчего с утра сияет Авер, тот не говорил. Одеваясь на работу, охнула - ребенок опять шевельнулся: -Авер!!
– она подняла на него радостные глаза, - Саш, ты знаешь?
– Да! Мы ночью уже общались, - расплылся Авер.
– Ишь ты, какие вы Аверы хитрюги!
– А то, мы такие!
– Авер радостно целовал Альку.
– Какие мы такие, пап?
– Мама говорит, хитренькие.
– Значит, и я?
– И ты, Минь!
– Урррааа! Я совсем-совсем папа Саша Аверченко!
У Альки навернулись слёзы..
– Что?
– встревожился Авер.
– Это от радости, от благодарности, Сашка, ты, действительно, солнышко!
– А так и должно быть: у солнышка - подсолнушек.
– И шепнул на ухо, чтобы не слышал любопытный мужичок, - Аль, мы же с первого дня знакомства считаем себя папой и сыном, не тревожься попусту. Минь, выходим?
Сейчас порядок немного изменился: утром мужчины Аверы шли в сад вместе, а вечером у папы в связи с призывом не всегда получалось заходить за ним, и забирал Миньку дед. Саша по вечерам обязательно уделял много внимания сыну, если Алька могла и шлепнуть сыночка, то папа всегда спокойно и обстоятельно объяснял сыну, где и в чем он неправ, и у ребенка вошло в привычку спрашивать все у папы. Алька, привыкшая к их мужским разговорам, про себя тихо радовалась, сын стал точной копией Авера в жестах, разговорах, мимике, один только жест у него оставался Тонковский - что-то делая, сильно сосредоточенный, он выпячивал нижнюю губу, но мало ли у кого какие привычки.