Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (???)

Автор неизвестен

– Безмерно я тронут! – воскликнул он. – Мне и невдомек, как она тоскует. Я даже не навестил ее. До чего я виноват перед твоей матушкой! Ступай, а я, как приберу, сразу приду.

Цзинцзи достал из шкафа белый шелковый платок, серебряные безделки – зубочистку и прочищалку для ушей и передал их горничной. Потом он усадил ее на кан, обнял и страстно поцеловал, будучи не в силах удержаться от радости.

Да,

Коли с Инъин не удалось свиданье,Рад и с Хуннян он утолить желанье.Тому подтверждением стихи:И брови поблекли, и гребень повис,Шитье опустила невесело вниз…Уж

терем окутал молочный туман…Любви нашей ради оправдан обман!Красавица ждет, обратясь на восток,Изящна, как сливы весенней цветок.Вглядись! Она сливы весенней нежней.Какое блаженство увидеться с ней.

Поиграв немного, Чуньмэй забрала корзину с сеном и пошла к себе, чтобы во всех подробностях доложить Цзиньлянь.

– Зятюшку я позвала, – говорила она. – Сейчас придет. До чего ж он обрадовался вашему посланию! Мне низкий поклон отвесил, платок и серебряные безделушки поднес.

– Выйди погляди, не идет ли, – перебила ее Цзиньлянь.– Да не покусала бы его собака.

– Я ее заперла.

А был тогда, надобно сказать, не то двенадцатый, не то тринадцатый день девятой луны[11], и месяц светил ярко.

Чэнь Цзинцзи завернул в лавку лекарственных трав, подозвал Пинъаня и велел ему переночевать в закладной, а сам проторенной дорожкой направился в сад, миновал калитку и, приблизившись к покоям Цзиньлянь, покачал, как было условленно, куст цветов. Чуньмэй уследила за колыханием куста и откликнулась покашливанием. Когда Цзинцзи распахнул дверь и вошел в спальню Цзиньлянь, о его приходе уже было доложено, и Цзиньлянь встретила его у двери с улыбкой на лице.

– А ты хорош! – говорила она. – Проходит мимо и не заглянет.

– Я хотел избежать пересудов, вот и не показывался, – пояснял Цзинцзи, – Вы, оказывается, скучали. Прошу прощения, что не навестил.

– Тому свидетельством, – отвечала Цзиньлянь, – романс на мотив «Обернулась четырежды»:

Досужие, гнусные сплетни –Удар по любви многолетней.Ты чувства умерил, сынок,И терем мой стал одинок.

Они сели рядышком. Заперев калитку и поставив корзину с сеном, Чуньмэй накрыла стол и расположилась сбоку, чтобы угощать их вином. Заходили чарки. Цзинцзи льнул к красотке. Потом втроем играли в шашки. Когда вино распалило их страсть, прическа-туча у Цзиньлянь ослабла. Она завела обворожительные глаза и достала узелок с принадлежавшими Симэнь Цину снастями для любовных утех. В узелке лежали любострастный наконечник, сладкоголосая чаровница, серебряная подпруга и бирманский бубенчик. Вблизи свечи Цзиньлянь показала Цзинцзи, как их приспособить. Затем она, сняв все одежды, полулегла в глубокое «кресло хмельного старца»[12]. Цзинцзи, тоже совершенно обнаженный, расположился в кресле напротив, и они приступили к делу, сообразуясь с двумя дюжинами весенних картинок из альбома, лежавшего перед ними у свечи[13].

– Подтолкни-ка зятюшку сзади, – обратилась к горничной Цзиньлянь. – Боюсь, ему требуется пособить.

Чуньмэй не заставила себя долго ждать и принялась его сзади подталкивать. Причиндал Цзинцзи вонзился в лоно Цзиньлянь и начал сновать туда-сюда. Стало так прекрасно, что словами не передашь.

Но расскажем пока о Цюцзюй. Проспав до полуночи, она поднялась, чтобы сходить по малой нужде. Однако кухонная дверь оказалась запертой снаружи. Служанка просунула руку и вынула задвижку.

Полная луна ярко освещала дворик. Цюцзюй прокралась под окно хозяйкиной спальни, осторожно прорвала в оконной бумаге дырочку и заглянула вовнутрь. В спальне от зажженных свечей было светло. Три нагих фигуры, пьяные, предавались утехам. Двое расположились друг против друга

в креслах, а Чуньмэй сзади толкала экипаж, и они сливались воедино.

Только поглядите:

 Одна мужа честь опозорила, другая о своем положении скромной служанки забыла. Он дышал тяжело, учащенно, ревел, как бык под сенью ивы. Она щебетала нежно, как иволга, в цветах порхая. Одна любострастием в кресле себя ублажала. Другой нерушимые клятвы ей на ушко шептал. Одна вдовы покои тихие оборотила в вертеп неистовых утех. Другой со своей тещей буйной оргии ночь посвятил. Она в Симэневом искусстве зятя наставляла. Он, как Хань Шоу, брал краденые ароматы[14], дабы любовнице-теще отдать всего себя.

Да,

То, что в свете творится, – во сне не приснится.Двое связаны вместе всесильной десницей.

Посмотрела их утехи Цюцзюй и про себя подумала: «А еще оправдываются, непорочных из себя строят. Вот уж сама своими собственными глазами видала. Завтра же матушке Старшей доложу. Неужели их опять будут оправдывать? Неужели опять скажут: язык, мол, распускаю?» И вдоволь наглядевшись, она пошла на кухню спать.

А те трое неистовствовали до третьей ночной стражи.

Чуньмэй поднялась еще затемно и направилась на кухню. Обнаружив отпертую дверь, она спросила Цюцзюй.

– И ты спрашиваешь! – удивилась служанка. – Мне терпенья не было, а ты дверь заперла. Кое-как задвижку вытащила.

– Вот негодяйка, рабское отродье! – заругалась Чуньмэй. – А на кухне в ведро сходить не могла, да?

– Не видала я тут никакого ведра.

Пока они ругались, настал рассвет, и Цзинцзи удалился восвояси.

Да,

Расставанье – как с жизнью!Утром келья покинута вдовья.И опасливой рысьюминовал он ворота злословья.

– Из-за чего вы там на кухне расшумелись? – спросила горничную Цзиньлянь.

Чуньмэй рассказала, как Цюцзюй отперла ночью дверь. Гнев охватил Цзиньлянь, и она хотела было избить служанку, но та уже успела доложить обо всем увиденном Юэнян.

– Ах ты, разбойница! – обрушилась на служанку Юэнян. – Опять хозяйке могилу рыть, рабское твое отродье!? В прошлый раз явилась, нагородила, будто хозяйка твоя зятя Чэня приютила, будто он у нее днюет и ночует. Меня заставила пойти. А хозяйка как ни в чем не бывало в постели, сидит за столиком, жемчугом шьет. И никакого зятя. Он потом совсем с другого конца появился. Какую ты напраслину на свою хозяйку возводишь, рабское отродье! Ведь он взрослый человек, небось, не какая-нибудь сахарная фигурка, не щепка – его так просто не спрячешь, в щель не заткнешь. Вон какой детина – не хочешь да заметишь. Слухи ты распускаешь, а наружу выйдут, что тогда? Скажут, служанка у них хозяйке могилу роет. А кто краем уха услышит, судить будет. Симэнь Цин, мол, всех ублажал, а как умер, так между женами никакого порядку не стало, кто куда тянет. Так и на моего сына, чего доброго, подозрения падут.

Юэнян хотела избить служанку, но та с испугу бросилась наутек и больше уж не решалась ходить в дальние покои.

Цзиньлянь еще больше осмелела, когда узнала, как обошлась с ее служанкой Юэнян. По сему случаю они с Цзинцзи написали романс на мотив «Туфелек алый узор», в котором выразили свою радость:

Пускай злословят языки,И всюду заперты замки,Но улетучилось уныньеИ нас не разлучить отныне.Отсохнут руки у врагов,Замолкнут бредни дураков,Любви немеркнущий алмазСоединил навеки нас.