Цвингер
Шрифт:
— Ну а мне войны интересны! Войны — игры для умных. В хорошей войне нет ни правых, ни виновных, ни святых, ни сволочей. Только азарт. А в историко-политическом плане, — распространялся Ульрих, — не должна учитываться мораль, потому что главное в войне — беспринципность. Кто кого и каким образом перехитрожопливает. Какой игрок гениальней? Выиграет тот, кто действует интуитивней.
Когда в тридцать пятом году его родители осознали, во что перерастает у мальчика юношеский протест, у них во рту пересохло.
— Хорошо, что я попал тут с вами в Россию. Не ваши, ясно, слюни интеллигентские пускать. Спасибо,
— Что ты мелешь, мальчик, какие мы масоны, что за лексика, я просто в толк не возьму, — ужасалась мама.
— О, масоны, это же каменщики, строители. То есть вы с папой. Вы заговорщики, не имеющие равных. Просто не хотите признаться. Будто я не знаю. А я все знаю: метрострой и москвострой целиком в руках искусных планировщиков. Используются знания халуцим. Конечно, скажете, не знаете, кто такие халуцим? Вы опять же притворщики. Хорошо. Но так как вы профессионалы, учтите, я разгадал форму ленинского Мавзолея! Я понял, у вашего Щусева было тайное задание — воспроизвести мистический зиккурат. С его магическим числом двенадцать. По числу республик.
— Республик же одиннадцать.
— Одиннадцать. Пока! Двенадцатое колено тайное. Но оно теперь откликнется. Присоединится. И все республики прислали по символическому камню. На каждом камне халуцим вырезали свои имена. Хотят, чтобы на этих камнях встала земля, как они думают, обетованная!
— Ну что он мелет? Несет он что, этот дикий ребенок?
Отец, Эрнст Теодор, угрюмо дергал металлическое нарукавное кольцо. Вот интересно, продерет ли рубашку. Чтобы расправить наморщенную ткань, мать подошла к мужу со спины и поглаживала плечи. Успокаивала. А что беситься-то? Ульрих думал: конечно, я разговариваю с ними дерзко, но верные вещи говорю, как ни кинь.
Родителям же Зимана все это казалось дурным сном, но не получалось проснуться. Они хоть и были строителями, но ни в коей степени не масонами. И ни сном ни духом не верили в оккультные подоплеки. Наоборот, они были выученики Просвещения. Коммунисты, близкие к берлинскому обществу архитекторов «Друзья новой России». Мама, швейцарка, выйдя замуж за немца Эрнста Теодора Зимана, утратила швейцарское подданство. Сначала жили в мамином Аванше под Женевой, позже переехали на отцовскую родину, где работы было больше и друзья интереснее. В школу Ульрих пошел в Гамбурге. Но после прихода Гитлера к власти оставаться там было нельзя. Поэтому решили эмигрировать, встать в ряды социалистических строителей.
Отец пытался вернуть сына к реальности, достучаться до разумного в Ульриховой душе:
— Ты про войну. Хорошо. А гражданская война — тоже игра? Я был рядом с Тэдди, ну, с Эрнстом Тельманом, в Берлине и в Гамбурге. На баррикадах в Веддинге. И в двадцать восьмом, при расстреле гамбургской демонстрации. Убитые и раненые падали в Эльбу с гранитной набережной, разбивались о скалы. — Ульрих досадливо отворачивал стриженую голову с чубом, вычерчивая нервные идеограммы на бумажке. — Позднее они всплывали. Вздутые трупы выплывали на берег вдоль всего побережья. Говорят, до устья. Причалы и пристани были политы карболкой от трупного яда. Каждого, кто причаливал на лодке, катере или пароме, заставляли полоскать руки в ведре с какой-то вонючей мутью…
— Ну, я пошел? — Ульриха заждалась
С первых же недель тридцать седьмого стало видно, что идейная зараза и разложение, от которых матушка Ульриха спасалась на курсах санитаров, все же просачивались, причем в самые безукоризненные семьи. По коридорам что ни день вели кого-нибудь с заломленными руками. На следующий день жену. Сыновей и дочерей переселяли в специнтернаты для отпрысков врагов народа. Родители на сей счет молчали и вообще как будто бы онемели, и уже не слышно было разговоров за вечерним столом.
— Что, вообще ни на какие темы не говорили?
— Шептались, хоронясь от меня за кульманами. Я слышал шипение: «СССР въезжает в социализм с неисправными тормозами и пьяными машинистами». За всеми следили. Отобрали паспорта. Под дверями номеров топтались не то дружинники, не то сыщики. Время входа и выхода для всех протоколировалось под расписку вахтерами из НКВД. Стены не защищали. Все прослушивалось. У родителей был близкий друг, тоже баухаусовец, Конрад Пюшель, он что хотел сказать — писал карандашом, написанное показывал, кивали, бумажка сжигалась. Но самые интересные бумажонки, представь, Пюшель не сжег, а как-то ухитрился, вывез. Сам чудом уцелел во всех щелоках… И вывезенное издал потом книжкой!
— Ты мне показывал.
— Ну ты же не читал, хотя стоило б. Ты хоть запиши себе прочесть. Вот. Как они работали. «Строительство велось согласно драконовским планам и представлениям правящего слоя; требовалось точное выполнение плана любой ценой. <…> Металл, стекло, бетон — дефицит. Технические средства были настолько примитивными, что никакой фараон не стал бы их применять при строительстве египетских пирамид. Использовали заключенных…» Сам видишь. А был у нас такой еще Вальтер Швагеншайдт. Тот вообще за гранью пародийного. Он спроектировал барачный город, так называемый город-рай. У Маяковского то же самое называлось городом-садом. Я помню проект «барака с растущим благоустройством». Ну, родители, конечно, ехидничали по поводу этих парадизов. Но очень-очень-очень слабым шепотом.
— Так о чем вы все там думали, Ульрих, в тридцать седьмом?
— Родители — о своем. Что объявили строительство Дворца Советов, а потом отменили… После Всесоюзного съезда архитекторов наши раскумекали, что в СССР де-факто идет стилевая реформация и теперь архитектуре надлежит быть классичной, с башенками и декором. Не успели наши поужасаться, тут-то их по «соображениям государственной безопасности» от градостроительных проектов отодвинули. И пришлось им переквалифицироваться на дизайн стандартного оборудования для кухонь и магазинов.
— А в идейном отношении? В тридцать седьмом, думаю, вся ваша компания протрезвела?
— Компания протрезвела, а я не протрезвел. Я лежал на верхнем ярусе. Кровать мои предки спроектировали двухэтажную. Они шипели там, подо мной: «Коммунизм, который они строят тут в России, это стройка заводов, которые производят танки и пушки, и литье стали, из которой производят танки и пушки. А если, скажем, добывают электричество, то тоже для литья стали, из которой будут делать танки и пушки. Даже макароны тут выпускаются калибра 7,62, чтоб в случае войны станки переориентировать на выпуск гильз».