Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Отсохни твой язык! – фыркнула Симка. Некоторое время молчала. Потом, не глядя на подругу, медленно спросила: – Чего ты Сеньку-то всё мучаешь? И сама мучаешься? Я же вижу, как вы друг на друга смотрите. Он уж и разговаривать по-людски не может, ругается только и молчит! Выходи уже за него. Что я, вовсе паскуда, завидовать тебе? И его жалко, хоть и дурак…
Мери молча покачала головой. Тоже глядя в сторону, сказала:
– Не выйду. Не смогу.
– А если я с Беркуло увижусь и… и ничего у нас не выйдет?
– Тогда и поговорим. – Мери обняла подругу за плечи. – Ты счастливой станешь – и я за тобой следом. А по-другому – никак. Я ведь слово дала.
– Совсем
Мери притянула её к себе, шепнула:
– Давай спать. Вот увидишь, всё наладится.
Дождь утягивался за реку, чуть слышно шелестя по примятой траве. Небо светлело. Две девушки спали под телегой в обнимку, на смятой перине, укрывшись одной шалью. Симка чуть слышно всхлипывала во сне, и Мери, не открывая глаз, крепче прижимала её к себе.
– Беркуло, пхрала, инкли! Ракло аиляв, тут акхарел! [51]
Беркуло нехотя приподнял голову с подушки. Прямо в шатёр било вечернее солнце, насквозь пронизывая залатанное полотнище и длинными полосами растянувшись на перине. Взъерошенная голова младшего брата, просунувшаяся в шатёр, горела, казалось, костром от этого красного света.
– Ушти! Ракло пхенел, со жянел тут! И саво-то ром леса! [52]
51
Беркуло, братец, выйди! Русский парень пришёл, спрашивает тебя! (кишинёвский диалект цыганского языка)
52
Вставай! Русский говорит, что знает тебя! И какой-то цыган с ним! (кишинёвский диалект цыганского языка)
Беркуло пробурчал что-то невнятное, махнул рукой – сгинь, мол. Голова Илько исчезла, а Беркуло с сожалением подумал о том, что теперь всю ночь не сможет заснуть. Однако нужно было узнать, кто пришёл: чужой мужской голос возле шатра смутно показался Беркуло знакомым. Он сел, наспех провёл ладонью по встрёпанным волосам, стряхнул подушечный пух с рубашки и, жмурясь на падающее солнце, вышел из шатра.
Первой мыслью его было перекреститься и сказать: «Сгинь, нечистая сила!» Потому что со страшно знакомой плоской рожи на него смотрели наглые синие глаза Зямы Глоссика. Живого Глоссика в потёртой хромовой куртке поверх драной тельняшки, ухмыляющегося прямо в испуганное лицо Беркуло щербатым ртом.
– Дэвла… – хрипло выговорил Беркуло. – Мамочка моя… Глоссик… а ты почему живой?!
– Нет, вы глядите, он мне не радый! – хмыкнул вор. – От так завсегда: ты людям со всей душой жисть спасаешь, а они тебя обнять не вспомнят! Сволочь ты, цыган, каких не…
Но тут уже Беркуло пришёл в себя и мощным движением сгрёб Глоссика в охапку.
– Глоссик! Да как это вышло-то?! Ты откуда?! С того света? Да бог же ты мой, тебе ж тот хорунжий прямо в башку у меня на глазах стрелял! Новая, что ли, выросла?!
– «В башку-у»… – придушенно передразнил Глоссик, трепыхаясь в объятиях Беркуло. – Пусти ты, придушишь… Много ты там видал с переляку-то! Ось, бачь, куда вдарило! – Освободившись наконец, вор сбросил кожанку и задрал тельняшку до подбородка, демонстрируя круглый пулевой шрам возле ключицы и пониже ещё один.
– Ось! И со спины вышло! Слава богу, добивать не стали, не до нас им тады
– Рябчик натяни, бабы кругом, – негромко сказал Беркуло.
– Тьфу, звиняюсь, – смутился вор, покосившись на сгрудившихся неподалёку цыганок и неловко одёргивая тельняшку. – Ить не штаны ж спустил… У ваших не положено?
– Не положено. – Неожиданно лицо Беркуло стало растерянным. – Ой… Глоссик! А я же к твоей матери в Одессе заходил! И сказал, что тебя уже… Ой… как же теперь-то?..
– Та тю! – отмахнулся Глоссик. – Ей с четырнадцатого году про меня такое все, кому не лень, рассказывают! Уж привыкла, не сильно расстраивается…
– Может, поедешь всё-таки к матери-то? – всё ещё не мог успокоиться Беркуло. – Пусть обрадуется! Она одна сейчас в Одессе, голодуха там…
– Та сейчас! Я от ней всю жисть слухаю, что, мол, будь проклят тот песочек на Ланжероне, где мне тебя, босяк, заделали! – от души расхохотался Глоссик. – Не… Я вот на тебя полюбуюсь – и до Новочеркасска, дело у нас с корешками там.
Только сейчас Беркуло заметил остальных: ещё трое человек сидели возле костра, негромко переговариваясь и поглядывая на цыган. Двое из них, в серой, грязной солдатской форме, в выгоревших фуражках без кокард, показались Беркуло не то демобилизованными казаками, не то просто дезертирами. Но, взглянув на тёмно-смуглое, перерезанное рваным шрамом, жёсткое лицо третьего гостя, Беркуло сразу же понял, что это тоже цыган. На вид ему было около тридцати. Карман куртки недвусмысленно топырился. Поймав взгляд Беркуло, цыган усмехнулся краем губ. Усмешка была неприятной.
– Ту романо щяв, вере? Со ромендар сан? [53] – наугад спросил Беркуло.
Незнакомец ответил не сразу, и на какой-то миг Беркуло даже показалось, что он ошибся и перед ним всё же гаджо. Он был уже готов извиниться, когда гость отрывисто сказал:
– Русско ром, прохарэнгиро. Мэ Мардо. Шундян? [54]
– Слышал про тебя, – помолчав, сказал Беркуло. До него действительно доходили слухи об этом цыгане, который не жил при таборе и предпочитал иметь дела с русскими ворами, приняв блатной закон. То, что Мардо появился здесь в компании Глоссика и беглых солдат, только подтверждало его репутацию.
53
Ты цыган, дружище? Из каких? (фраза на кишинёвском диалекте цыганского языка)
54
Русский цыган, из прохарей. Я Мардо. Слышал? (цыганск.)
– Что ж, живы будем – не помрём! – усмехнулся Беркуло и жестом пригласил гостей к костру, возле которого уже суетились, собирая ужин, женщины. – Садитесь, дорогие, поснедаем что там бог послал, выпьем! Кежа, ну, долго там ещё?!
За ужином засиделись допоздна. Съели всё, что наварили женщины, выпили две бутылки кислого вина. Гости пили осторожно, Беркуло знал эту привычку воров и не настаивал, тем более что напиваться допьяна было особенно и нечем. Глоссик внимательно слушал историю о зимовке Беркуло на хуторе, о том, как в степи его чуть не застрелил «бешеный дядька», и о том, как его подобрал табор русских цыган.