Цыганочка, ваш выход!
Шрифт:
– Смолякоскирэ какие-то, не знаю их, – закончил рассказ Беркуло и покосился на Мардо. – Не родня тебе?
– Может, и родня, кто их знает… – зевнул тот, отворачиваясь.
И больше Беркуло ничего спросить не успел, потому что чуть поодаль, у своего шатра, вполголоса запела Кежа.
Когда-то она пела лучше всех в таборе, Беркуло любил слушать её голос – несильный, незвонкий, срывающийся на высоких нотах, но ведущий мелодию песни чисто и правильно. Любил он и эту песню её – старую, на молдавском языке, которую пела ещё бабка Беркуло: про красный цветочек на краю обрыва.
Цыгане примолкли, многие подошли ближе, и Беркуло видел – никто из них не знает этой песни. Никто, кроме него.
– Это наши так поют, – вдруг послышался негромкий голос Мардо, и Беркуло вздрогнул от неожиданности.
– Ваши цыгане, брат? Русские?
– Ну да. – Мардо помолчал ещё немного, прикрыв глаза и словно прислушиваясь к чему-то внутри себя, и на жёсткое лицо его упала тень. А чуть погодя он, не открывая глаз, вдруг подтянул Кеже, и неожиданно сильный голос его разом покрыл весь табор, заглушив восхищённый шёпот кишинёвцев:
Мэ ли мороза, мэ ж мороза не боюсьНочью тёмной, ночью тёмной, долгой, дэвлалэ…Беркуло едва успел отодвинуться от света костра: боль, непрошедшая, страшная, дёрнула за сердце. Ох, как Симка пела эту песню!.. Откуда только Кежа взяла её, у какой цыганки подслушала, на каком базаре?.. Беркуло сглотнул комок, вставший в горле, попросил про себя: господи, да хватит уже, избавь наконец… Нет этой девочки с ним, нет и не будет, так зачем же душу выматывать? А два голоса всё вели, переплетаясь, долгую песню, и видно было, что Мардо нарочно придерживает свой голос, чтобы слышно было и Кежу, а та, чувствуя эту поддержку, поёт всё увереннее и звонче.
Песня кончилась, и над маленьким табором повисла тишина. Кежа молча спрятала лицо в ладони, затем поднялась и медленным старушечьим шагом ушла в глубь своего шатра.
– До сих пор по мужу убивается, – словно извиняясь за неё, вполголоса сказал Илько и сразу, улыбнувшись во весь рот, повернулся к Мардо. – А ты, брат, молодец, вон как спел – нашу Кежу едва слышно было! Настоящего цыгана сразу видать!
Мардо усмехнулся – невесело, не отводя взгляда от костра. Вполголоса сказал:
– Извините, ромалэ, спать хочу. Хорошо с вами сидеть, но устал…
Беркуло кивнул, отодвинулся от края шатра, жестом приглашая гостя внутрь, но Мардо, таким же жестом отказавшись, лёг прямо в траву у огня. И, взглянув в сторону, Беркуло увидел, что и Глоссик уже заснул, и лицо его, чуть освещённое светом гаснущих углей, кажется совсем молодым. Рядом спали и солдаты, и одна из цыганок, ворча, подсовывала им под головы подушки.
Несколько дней спустя Беркуло разбудили на рассвете приглушённые, встревоженные
Гости жили в таборе уже несколько дней: спали, играли в карты, иногда тихо разговаривали между собой. Беркуло казалось, что они пришли в табор не прятаться или отдыхать, а чего-то ждать. Но чего, он не знал, разговоров их не слушал и вопросов не задавал: меньше знаешь – крепче спишь. Про себя Беркуло надеялся, что скоро Мардо дождётся того, что ему нужно, и уведёт наконец своих людей из табора. Этот цыган с испорченным шрамами лицом и неприятным взглядом ему не нравился. Ещё больше не нравилось то, какими глазами на Мардо смотрит младший брат. Один раз Беркуло даже предупредил:
– Ты смотри у меня… Поменьше этого бандита слушай. Я про него слыхал. Он такие дела делает, от которых цыганам в стороне надо стоять.
– Почему? – нахмурился Илько.
– А вот потому! Не трись возле него, говорят тебе! Этот Мардо – урка, а не цыган! Держаться своих надо! Ты – кишинёвец, а не босяк блатной! Мы людей не убиваем! Чтоб я тебя возле него не видел больше!
Илько не стал спорить, но по сердитому блеску в его больших чёрных глазах Беркуло видел: так ничего этот сопляк и не понял… Дела настоящего ему, щенку, надобно… Тьфу.
Сейчас гости, все четверо, оттеснив цыганок, вполголоса разговаривали с кем-то сидящим перед ними. Беркуло не спеша подошёл.
Пришедший оказался рябым парнем лет двадцати семи в старой, потёртой красноармейской форме. Он сидел, поджав под себя ноги, и хмуро поглядывал на обступивших его людей. Его худое лицо казалось усталым и сердитым. Рядом лежала винтовка с побитым прикладом, измятый пустой кисет. Поодаль топтался осёдланный рыжий конь.
– Так ты, стало быть, дезертир? – с усмешкой спрашивал его Мардо.
– А ты, что ль, нет?! – огрызнулся парень, недобро взглянув исподлобья. – Аль ваших не забирают?! Тож ещё, комиссар на мою башку нашёлся… Курнуть бы лучше дал.
– Кури, – сказал Беркуло, вынимая из кармана смятую папиросу. – Сейчас бабы поесть дадут. Коня твоего напоим. Как тебя звать?
– Степаном. Только ты смотри, денег у меня ни гроша. – Красноармеец смотрел недоверчиво. – Ни тебе, ни цыганкам твоим ничего не дам.
– Никто с тебя не спросит. Ешь, пей, отдыхай. Искать-то тебя не станут? Извини, что спрашиваю, но у нас тут бабы, дети.
– Не должны бы, – подумав, неуверенно сказал Степан. – Коль будут, так не здесь. Они, верно, думают, что я до своей станицы подался. Это в другой стороне совсем, к Новочеркасску ближе.
– Отчего ж ты не туда?..
– Ты, цыган, за своих баб-детей боишься? – тихо и зло сказал Степан, с силой затягиваясь папиросой. – Вот и я за своих опасаюсь. Летом в Замайской сестру в расход пустили, а у меня дома мать с батькой, другая сестра с мужем, племяшей целый выводок были. Сам понимаешь…