Да, Босс!
Шрифт:
Конечно, у Марьи Васильевны было немало недостатков — печатать она умела только со скоростью черепахи и передвигалась примерно с тем же успехом. Кофе периодически путала с чаем, а если особенно не везло — то и с перцем. Половину рабочего дня она дремала, засыпая прямо в кресле, и сон этот не способна была прервать даже пожарная тревога. Зато ей было уже семьдесят четыре, и она ещё была в состоянии носить Адаму документы, хоть и путая при этом половину из них со страницами «Веселого урожая».
Но Адам терпел, довольствуясь тем, что теперь уж точно получил секретаршу, которую ни при каких обстоятельствах
Панов застал его лениво листающим каталог сайта, когда зашёл к Адаму в один из дней в конце февраля. В последнее время Юра был в кабинете у Левандовского частым гостем, потому что самые важные бумаги предпочитал приносить ему на подпись сам, не особо надеясь на то, что при рандомном разборе их Марьей Васильевной конфиденциальные документы не отправятся в мусорку, предварительно использованные как подложка для сушки семян или чего-нибудь ещё, чем развлекалась новая секретарша Адама в то время, когда не спала.
Панов беспрепятственно ворвался в кабинет, и, захлопнув за собой дверь, подлетел к столу Левандовского.
— Адам!
Тот посмотрел на него скучающим взглядом и молча приподнял брови.
— Ты смотрел последние новости?
Левандовский оттолкнул от себя компьютерную мышь и неохотно выпрямился в кресле.
— А что, похоже, что я тут смотрю новости? — саркастически поинтересовался он.
— Нет. Но неважно. Скажи, чем должны были пахнуть «Грей Маус»?
Взгляд Адама тут же потерял своё безжизненное выражение, став острым и колким:
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что это важно. Ответь же ты мне!
Левандовский пожал плечами:
— Это был сладкий, дурманящий запах. Ежевика, пачули…
— Приятный?
Адам посмотрел на своего юриста так, словно у того вырос третий глаз. Или нос, размером как у Буратино.
— Ну а ты как считаешь? Разумеется.
— Адам, презентация Фогеля провалилась. Критики, журналисты и все, кто присутствовал там, говорят, что духи пахнут… как бы это сказать… кошачьими отходами.
— Мочой? — уточнил Левадовский, мгновенно вскакивая на ноги и пытаясь уложить в голове, что означал для него этот факт.
— Ну… да. Вижу, ты уже понял, что я имею в виду.
— Да, — кивнул Адам, срывая с вешалки пальто и направляясь к двери. — Осталось теперь только понять кое-что ещё.
— Куда ты? — крикнул вдогонку Панов.
— К своей жене! — отозвался Левандовский и промчался мимо стола Марьи Васильевны с такой скоростью, что старушка зябко поежилась во сне.
— Подожди! Ты же не знаешь куда ехать! — Юра кинулся следом за боссом, на ходу прихватывая со стола секретарши блокнот и ручку.
— Черт! — выругался Левандовский, останавливаясь и растерянно запуская руку в волосы.
— Я знал, что это пригодится, — улыбнулся Панов, быстро записывая на листке адрес и вырывая его из блокнота. — Вот, держи.
— Спасибо, — облегченно выдохнул Адам, быстро направляясь к лифту. — С меня премия.
— Да чего уж там, — отмахнулся Юра, но Левандовский этого уже не видел.
Охватившее все существо волнение скручивало нутро, не отпуская ни на миг, и Адам чувствовал себя так, словно внутри него все свернулось в тугой узел, давивший столь сильно, что способен был
Ну почему он не дал ей тогда возможности оправдаться? Почему не выслушал? Почему настолько ушел в самозащиту, ограждая себя от того, что, по его мнению, ничего бы все равно не изменило? Почему сделал неверную ставку на самосохранение, хотя она была проиграна заранее? А итоге потерял два месяца жизни, которые больше были похожи на попытку выжить, чем на саму жизнь.
Конечно, то, что Ева передала не ту формулу, не отменяло самого факта ее поступка, но придавало ему новый смысл. Зная, что в деле замешана Вероника, нетрудно было предположить, что на Еву как-то надавили. Но Адам не мог понять одного: почему она не пришла к нему сразу? Почему не рассказала? Почему, хоть и передала не ту формулу, но — все же сделала это? Какой рычаг воздействия на нее применила Ника, что жена — ему до сих пор трудно было думать о ней как о бывшей — не доверилась ему?
Десятки, сотни, тысячи «почему» безумным хороводом вертелись в голове, сводя с ума. И Левандовский, стремясь поскорее получить на них ответы, отчаянно жал на педаль газа, выжимая из Бентли все, на что только тот был способен. Тридцать километров, отделявшие Екатеринбург от станции Хрустальной, которые в обычной ситуации показались бы сущим пустяком, сейчас ощущались как дорога длиной в бесконечность. И с каждой проходящей минутой и преодоленным километром Адам все меньше способен был здраво соображать и все больше чувствовал, как пожирает его изнутри тревога.
Тревога о том, что он опоздал, с какой бы бешеной скоростью ни мчался сейчас по заледеневшей дороге, рискуя вылететь с трассы. Опоздал ещё в тот момент, когда отказался слушать Еву. Тревога о том, что она начала новую жизнь, в которой ему больше не было места. Тревога о том, что она не захочет разговаривать с ним, как он это сделал с ней. Все это раздирало его на части, подгоняя как можно скорее доехать туда, где он наконец сможет или разрубить этот чертов узел, скрутивший нутро, или оказаться им задушенным окончательно.
Но когда навигатор наконец показал, что Адам находится на месте, к которому так стремился, все мысли и слова, что собирался сказать, прокручивая в уме по сотому кругу, внезапно вылетели из головы. С губ сорвался неверящий смешок — неужели это он, Адам Левандовский, сидит сейчас в машине у дома, где находится его жена и волнуется так, как не волновался никогда в жизни? Глубоко вдохнув, он кинул взгляд в салонное зеркало, зачем-то поправил галстук и вышел из Бентли.
Он оказался перед небольшим бревенчатым домиком, окруженным высокими сугробами и величественными соснами со всех сторон, с пушистой снежной шапкой на крыше-голове. Домик выглядел так, словно сошёл со страниц старой-старой сказки, кажущейся давно знакомой, но сейчас, как в детстве, когда сказка двигалась к своему концу — Адам ещё не знал, какой у нее будет финал. Знал лишь, что готов победить хоть миллион Змеев Горынычей и Кащеев, лишь бы вернуть свою царевну.