Да не судимы будете

Автор неизвестен

6 мая. Поступают жалобы на перебои в торговле молоком, хлебом. Хлеба расходится значительно больше, чем прежде; комбикормов нет, население в ряде случаев скармливает хлеб скоту. Надо установить контроль, куда уходит нестандартный и черствьщ хлеб и сколько такого хлеба по республике. Дал задание все проверить и доложить. С хлебом в стране складыва­ется тяжелое положение. Безусловно, придется закупать значи­тельное количество в США. Аргентине.

Рассматривал вопросы работы отраслей оборонной промыш­ленности. Складывается тяжелое положение с освоением и про­изводством новейшей военной техники и вооружения. Произ­водство ракет с разделяющимися головками (кассетных) задер­живается. Производство новых танков просто тормозится. От­зывы о наших ракетах в США не очень лестные. Надо очевид­но, в мае провести совещание ракетостроителей.

Еще написать письмо в ЦК КПСС, в котором высказать тревогу по всем вопросам новой военной техники. Над военными нет никакого контроля, они что хотят, то и делают с военной промышленно­стью. Все это обходится в миллиарды рублей государству. Писать письмо в ЦК КПСС по всем этим безобразиям — это значит снова вызвать недовольство и какую-то «бешеную», хотя плохо скрываемую «ревность» Брежнева. А спрашивается, по­чему? Вот так и задумываешься, как же поступить?

9 мая. День Победы. В 11.00 возложение венков у обелиска Славы и Вечного огня. В 13.20 машиной выехал в Симферополь на совещание по орошаемому земледелию. По дороге посетил и ознакомился с Млиевской плодово-ягодной станцией в Черкас­ской области. Хорошее хозяйство, но беда наша, просто траге­дия как везде: подсиживание, раздор, все это отражается на работе. Как избежать этого и когда мы избавимся от этого гнуснейшего порока?

Ночевал в Кировограде, рано утром выехал полями по Днепропетровской и Херсонской областям, поля везде хорошие. Ночевал в Новой Каховке, туда же подъехали руководители Крымской области.

11 мая осмотр орошаемых полей и поливной техники, посе­тил совхоз «Саки», очень интересное теплично-парниковое хо­зяйство, работает хорошо, рентабельно, собирает высокие уро­жаи овощей.

Внезапный перевод с Украины.

«Самый черный день моей жизни».

19 мая. В 10.00 в Свердловском зале Кремля открылся Пленум ЦК КПСС. Обсуждались два вопроса: 1. Об обмене партийных билетов — докладчик Капитонов. 2. О международ­ном положении — доклад Брежнева.

По первому вопросу выступило пять человек. Затем до обеденного перерыва заслушали доклад Брежнева. Доклад Брежнева был каким-то возвышенно-торжественным, «всепобе­ждающим».

Во время обеденного перерыва я заметил, какую-то суету: многие из членов Политбюро как-то странно, скрытно пробира­лись на 3-й этаж в кабинет Брежнева, я туда приглашен не был. Поехал обедать в постпредство, со мной обедали Щербицкий, Ляшко, Дрозденко. Разговор как-то не клеился, довольно стран­но вел себя Щербицкий.

После обеда приступили к обсуждению доклада Брежнева. От Украины дали слово Ватченко, первому секретарю Днепро­петровской области, хотя меня предупредили, чтобы я готовил­ся выступать, и я готов был выступить.

Когда выступил четвертый оратор, Брежнев вызвал меня из зала в комнату президиума, правду скажу, что у меня что-то оборвалось — я почувствовал недоброе.

За последние месяцы между мной и Брежневым появилась какая-то холодность, натянутость, и причина мне еще не была совсем ясной. Я думал, что состоится откровенный, может быть, даже крутой и крупный разговор. Когда я вошел в комна­ту президиума, там сидел Брежнев и уже ждал меня; против обыкновения в прихожей стоял его порученец, меня это тоже несколько насторожило. Пошел общий, ничего не значащий разговор. Брежнев спросил, как дела, как настроение, что нового. Я старался проинформировать его о делах в республи­ке, но, видя, что это все его совсем не интересует, умолк. Молчание продолжалось несколько минут. Затем Брежнев не без опаски повел разговор, что, мол, ты, Петр Ефимович, уже

10 лет Первым секретарем ЦК КПУ, может, пора тебе переме­нить обстановку. Когда долго работаешь на одном месте, при­тупляется чутье, надоедаешь ты людям и они тебе. Я прямо спросил его, о чем идет разговор, почему так скоропалительно и внезапно встал вопрос? Брежнев несколько замялся, но затем сказал: «Надо сменить тебе обстановку, перейти работать в Мо­скву». Спрашиваю, какая причина этому, молчит. Только по­вторяет: «Надо сменить обстановку. С твоим опытом ты нужен здесь, в Москве. А там надо омолодить кадры, надо готовить смену. Давай согласие. Все будет хорошо — это я тебе говорю». Речь пока не шла о конкретной работе. Я сказал Брежневу: «Если вы считаете, что надо омолаживать кадры, делайте это. Но ведь в центре надо тоже омолаживать кадры. Какоц мне смысл в 64 года начинать новую

строку в моей жизни? И если это так, как вы говорите, что только нужно мне «переменить обстановку и омолодить кадры» и других претензий ко мне нет, то отпустите меня на пенсию, я, кажется, достаточно отработал и на хозяйственной работе, и на партийной работе». Тут он взбудоражился и сказал: «Что ты ставишь вопрос о пенсии, как Воронов в свое время о переходе на другую работу?» Я ответил: «Мне неизвестно, как ставил вопрос Воронов о переходе на пенсию, да он и моложе меня. Я прошу отпустить меня на отдых». Тут, очевидно сгоряча, Брежнев сказал: «А что об этом подумает партийный актив?» Я ответил: «Подумают, что я ушел по старости и по состоянию здоровья». Брежнев резко сказал: «Ты же здоровый как бык, на тебе еще можно ездить десяток лет. С чем тебе жалко расставаться? У тебя в Москве будет все — моя личная дружба, ты всегда будешь моим домаш­ним другом, будем вместе ездить на охоту». Я ответил, что дело не в этом и не это главное, а действительно расставаться т5[жело. Только 10 лет проработал в ЦК КПУ, много остается еще неосуществленных замыслов и планов. Он мне ответил: «В Москве тоже возникнут планы и замыслы, ты пойдешь рабо­тать в Совмин зампредом». Не успел я опомниться и осмыслить это предложение, а он продолжал наседать: «А что, тебе мало? Ведь это зам. Предсовмина такой страны! Будешь заниматься промышленностью, в том числе и военной, у тебя ведь огром­ный опыт, и он нам нужен в Москве». Я Брежневу ответил: «Дело не в том, мало или много, так не рассуждают, а дело в коренной ломке и целесообразности всей этой затеи. Вы мне скажите прямо: какая все же главная причина моей замены? Я старался работать с отдачей всех сил и умения, дела в респуб- лР1ке идут неплохо». Брежнев на мой вопрос ответил: «По работе к тебе претензий нет, но так надо сделать для общей пользы дела. Отпустить тебя сейчас на пенсию не можем. Пройдет время, и уйдешь на пенсию, и хорошую пенсию.

А сейчас ты должен быть в Москве. Давай согласие, и все члены Политбюро правильно поймут этот твой шаг. Насчет работы, ее объема в дальнейшем посмотрим». С большой болью в сердце я сказал: «Ну что ж, если по-другому нельзя поступить, делайте как хотите». Он встал обрадованно: свер­шил «великое» дело, обнял меня, расцеловал и почему-то ска­зал: «Спасибо». На этом наш разговор с ним закончился. Он вышел в зал заседаний, а через несколько минут с большой горечью, поняв, что на этом моя политическая карьера закон­чилась, вышел и я в зал заседаний.

Через некоторое время, увидев, что из зала вышел Подгор­ный, вышел и я. Он нервно закуривает и спрашивает меня: «Ну что, говорил с тобой Брежнев и дал ли ты согласие?» Я отве­тил, что дал под большим напором, просился на пенсию, он не согласился меня отпустить. Подгорный ответил: «Правильно, что не отпустил на пенсию, и правильно, что ты дал согласие. Переходи в Москву, будем вместе работать, ты нужен здесь, а то останешься секретарем партийной организации Украины». Я Подгорному сказал, что мне очень тяжело. «Понимаю, нелег­ко. Сам вспоминаю, с какой горечью и тяжестью уходил с Украины в Москву». Я сказал ему, что было бы другое дело, когда бы я переходил работать в ЦК КПСС, а то какая огромная ломка. Подгорный мне ответил: «Ничего, все обо­трется. У тебя огромный опыт и хозяйственной, и партийной работы». Во мне же бился вопрос: почему и за что?

Все произошло неожиданно, просто внезапно, а я ведь в ра­боту вкладывал все силы, весь свой опыт, разум. Много сдела­но, немало осталось замыслов и планов. И тут, сам не знаю почему, я в свой дневник записал: «Мой родной край, народ, мужайся! Предстоят трудные тебе дни и годы». Но мне еще надо работать для себя, Отечества, детей внуков, Иринки. Тяжело, грустно, обидно, больно до невозможности. Трудно себе представить все это. Не ожидал никогда, что так круто будет решен вопрос. Многим будет очень тяжело в связи с моим уходом с Украины.

После Пленума ЦК КПСС, вечером, состоялось заседание Политбюро, решались некоторые вопросы. Затем Брежнев поднял вопрос о заместителе председателя Совмина, при этом сказал: «Нам надо брать в центр опытных работников. Здесь дел очень много, и ответственньпс. В связи с этим вносится предложение: Петра Ефимовича Шелеста утвердить заместите­лем Пред Совмина. Человек он опытный, пусть помогает. А у нас дел много. Я с ним по этому вопросу имел разговор, он сперва не давал согласия, а затем согласился. Я приношу, Петр