Да не судимы будете

Автор неизвестен

4 сентября. Из аэропорта Шереметьево в 10.00 вылетел специальным самолетом в Прагу, а оттуда — машиной в Кар­ловы Вары. Отдыхал и лечился там с 2 по 24 сентября. Мно­го посмотрел, побывал на предприятиях. В Карловых Варах встречался с В. Биляком. Он специально приезжал ко мне на виллу «Яворинка», где я остановился. Разговор с Биляковым был откровенный и интересный. Чувствуется, что он не удо­влетворен своим положением и хотел бы возвратиться с Сло­вакию. Но Гусак его не отпускает, руководствуясь соображе­ниями: Биляк, во-первых, очень нужен Гусаку, иначе он окон­чательно запутается; во-вторых. Гусак боится пускать Биляка в Словакию на самостоятельную «деятельность». Биляк мне откровенно сказал, что Гусак, конечно, случайно всплыл на такую большую политическую арену, к тому же он очень много говорит и много пьет. К великому сожалению, это относится не только к Густаву Гусаку, а и

к Леониду Бреж­неву.

24 сентября — 4 октября. Самолетом из Чехословакии при­летел в Румынию. Был в Бухаресте, а затем на побережье Черного моря. Румьшы принимали подчеркнуто вежливо. По­смотрел морской порт Констанцу, в который вообще мало кого допускают, его большую реконструкцию. Курорты Румынии строят дорого, целыми комплексами, с очень оригинальным архитектурным решением. Был в горах в Брашове, где особен­но теплые и хорошие встречи. Осмотрел прекрасный Бухарест. Отлич;ный город. Нашим городам до него далеко. Смотрел и знакомился с новыми жилыми массивами в Бухаресте. Здесь же посмотрел высотную гостиницу, которую румынам построи­ли американцы. Подобного строения мне еще не приходилось видеть — все сделано отлично. Меня принял Чаушеску. Беседа с ним была продолжительной и интересной. Из Бухареста позвонил в Москву, переговорил с Подгорным, Полянским, Мазуровым, говорят, что все идет своим чередом, все в поряд­ке, отпуск можно продолжать.

5— 15 октября. Находился в Пицунде, куда прилетел из Бухареста. Погода стоит хорошая. Был в Сочи, осмотрел город, новый цирк, морской порт. Посетил на специальном морском судне Сухуми, познакомился с парком, портом, побывал на могиле Нади Курченко. Позвонил в Киев, разговаривал с Ляш ко — открепили моих от спецбазы. Подлецы, что же они делают? Этого ведь ни забыть, ни простить нельзя! Настроснне испорчено, окончательно и надолго.

18 октября. После отпуска приступил к работе. Просматри­вал почту. Щербицкий при поддержке и руководстве Брежнева совсем распоясался. Думал я, что это непорядочньш человек, но не допускал, что это такая сволочь, подхалим и льстец. Надо всей этой подлости давать решительный отпор. Но я чертовски устал. Я не мог быть и не буду никогда подхалимом и льстецом. Кто льстит, тот не уважает ни того, кому льстит, ни себя. Я этого не могу терпеть. Мне стало совершенно ясно, что Брежнев задался целью постепенно сбивать мою растущую популярность, подрывать доверие ко мне, а если бы он мог, он готов и скомпрометировать меня.

20 октября. Сегодня из Киева приехал Виталий. Он мне передал много неприятных новостей, разговоров и сплетен. Его по работе начинают притеснять, не дают разрешения на выезд в ФРГ по линии АН СССР, хотя имеется личное приглашения Гамбургского университета. Это все дело рук украинских «дея­телей». Одним словом, пришли к власти и господствуют интри­ганы, подхалимы, льстецы и подлецы, а их кое-кто поощряет из Москвы. Все, что делается, нелегко мне переносить. Сегодня по делам в Киев уезжает Иринка, ей там при такой обстановке будет нелегко. Надо ее основатель'но поберечь.

Переговорил по телефону с Черненко и Капитоновым, спро­сил их, нет ли каких-либо документов обо мне, так как идет бешеная организованная травля. Они оба спокойно ответили, что они никакими документами или материалами не располага­ют — я им почему-то верю. Значит, разгул травли идет из центра, причем организованно, при прямой поддержке Брежне­ва. Какой же он двуличный человек! Суслов от прямой со мной встречи всячески уклоняется.

На Украине беспощадно расправляются с кадрами, которые имеют свою точку зрения и принципиальность. Убрали секрета­ря ЦК КПУ по идеологии Овчаренко с формулировкой: «С работой справлялся неудовлетворительно. По ряду вопросов идеологической работы занимал нечеткие позиции. Проявлял непоследовательность и даже беспринципность, за что критико­вался на XXIV съезде КПУ и на пленумах по идеологическим вопросам. Укрепить руководство». Все это шито белыми нитка­ми. Критика недостатков не дает права для расправ, он стоял идеологически на правильных позициях. Даже в Москве был на хороше!^ счету такого «идеолога», как Суслов. И одно время его хотели даже забрать в идеологический отдел ЦК КПСС. Что же случилось? А просто избиение хороших, способных, честных, имеющих свое собственное мнение, но не угодных новому руководству работншсов. Тем более что Овчаренко многое знал о том «заговоре», который вили вокруг меня. Он неоднократно об этом мне намекал, но я не мог допустить мысли о такой подлости. После моего «ухода» он в определен­ной среде обо всем рассказывал, его «засекли» органы КГБ, и вот он стал неугодным работником.

Поздно вечером по телефону ВЧ говорил со Щербицким. Он

довольно обстоятельно докладывал по всем хозяйственным во­просам и делам в республике. Затем я прямо спросил его, что за возня идет на Украине вокруг меня. Он ответил, что много идет всяких разговоров по кадровым вопросам по Киеву, Одессе, Херсону, которые затрагивают меня. Я сказал Щербицкому, что все вопросы кадров по этим и другим областям и городам — их выдвижение, освобождение, перемещение — решались кол­легиально всеми, почему же я должен быть один в ответе, если что и получилось не так, как мы бы хотели? Щерицкий замол­чал, потому что нечего было сказать. Дело было в другом. Очень прискорбно, что у нас, в нашей партии, среди руководя­щего состава культивируется порочная практика. Она и поро­ждает явления, когда отдельные «руководители» ползают перед тобой, когда ты обладаешь властью, и тут же, через час, безбожно клевещут, чернят все и вся, когда уходишь на другую работу. Все ясно, что все это делается с поощрения центра, но ведь здесь тоже не вечные люди.

27 октября. Я все чаще и чаще задумываюсь над вопросом: почему среди нас, коммунистов-единомышленников, среди ру­ководящего состава, существует такая коварная подлость, же­стокость, необъективность и несправедливость по отношению к бьюшим товарищам по работе при перемене его места и долж­ности. Где же гуманность, о которой мы так «прекрасно» говорим? Где товарищество, уважение друг друга? Всего этого по-настоящему-то и нет. Нас губят, разъедают подхалимство, лесть, угодничество, трусость за свое положение. Борьба за власть стала еще сильнее и ожесточеннее, чем в прошлом за частную собственность. Власть — значит все. Вот так и дей­ствует Брежнев по принципу: «разделяй и властвуй». А кто ему и что может сказать — нет такого человека и даже коллектива. Все это очень плохо и даже трагически может сказаться на воспитании нашей молодежи, подрастающего поколения. Поте­ряют они веру во все святое, за что пролито так много крови и положено жизней. Человеку честному, справедливому, кото­рому противно приспособленчество, угодничество, лесть и по­дхалимство, двурушничество, очень трудно жить и работать. Когда же этому всему позору будет конец в нашей коммунисти­ческой среде? Очевидно, тогда, когда партийный руководитель будет подотчетен какому-то органу не формально, а по суще­ству. Мне временами до безумия жалко близких товарищей, сыновей, внуков, Иринку, всю семью. Ради этого надо крепить­ся. Но все равно справедливость должна восторжествовать.

6— 8 ноября. Торжественное заседание, посвященное Вели­кой Октябрьской революции. 7 ноября был на трибуне Мавзо­лея вместе со всеми членами Политбюро. Холод стоит изряд­ный. Парад и демонстрация прошли хорошо. Прием — скучно, формально, тускло. Вот и в Киеве впервые за многие годы праздники прошли без меня. На душе горечь.

Хорошо, что закончились праздничные дни. В рабочее вре­мя все же немного забываешься.

11 ноября. Мне сообщил начальник 4-го Главного управле­ния Минздрава СССР тов. Чазов Е. И. что состояние здоро­вья Брежнева неважное, что ему сделана операция.

Девиз подлецов, авантюристов гласит: «Я имею право преда­вать близких мне людей, но никогда я не позволю никому из них предать меня». Все больше становится заметным проявление честолюбия, разжигание «культа» Брежнева. Со своими колле­гами, не допускающими лести, подхалимства, угодничества, более способными его по организационным вопросам, умнее его и лучше разбирающихся в делах, он расправляется изуверски, утонченно и довольно жестоко. Что будет дальше? Ведь мне уже все равно хуже не будет, но дела-то нашей партии от этого будут страдать. А Брежневу кажется, что он прав, поступая таким образом, не подумав над тем, будешь ли ты прав завтра, будешь ли прав перед историей, перед партией, народом?

13 ноября. Проголосовал о награждении орденом Ленинаи второй Золотой Звездой героя Соцтруда Суслова в связи с его 70-летием. Пора бы ему и совесть проявить — уйти бы на «заслуженный» отдых и этим самым дать дорогу молодым кадрам. Нет, не так у нас все построено. Многие держатся за «положение», и этот «партийный иезуйт» будет держаться до последнего.

23 ноября. Надо до поры до времени все терпеть, пережи­вать. Сколько осталось еще жить — неизвестно, а мучений и страданий очень много. Трагедия еще в том, что, ты ничего не можешь сделать против косности и рутины. Хочется иногда бросить все к чертовой матери и уйти из этого бедлама. Тяжело мне находиться под ударами организованной травли. Неровен час, можно совершить непоправимое. Виновники всей моей тягости — Брежнев, Суслов и трусливый подхалим Щербицкий. Но я уверен, что их постигнет горькая судьба. Всякая подлость не остается ненаказуемой и не проходит даром.