Да здравствует ворон!
Шрифт:
Он медленно подходил все ближе и ближе.
– Пока вы, укрывшись в горе, вели невинную, добродетельную жизнь в кругу близких, мы служили Ямагами. Мы посеяли в нем зерна недоверия, заставили его и мико обозлиться друг на друга, питать отвращение к ятагарасу, тщательно взращивая в нем чудовище. Ненавидя вас, мы жили с желанием мести в груди. Мы боролись все это время. Это только вы все забыли.
Тут Оодзару рявкнул:
– Нарицухико скрыл истину в себе и умер, ничего не передав следующим поколениям. Из-за этого нынешние ятагарасу забыли даже нашу ненависть. Ловко проделано! Односторонняя злоба
С торжествующим видом Оодзару взглянул на Надзукихико сверху вниз. Тот глядел прямо ему в глаза и, несмотря на то что мозг почти парализовало, вдруг вспомнил «маленькую обезьянку» Кодзару, который, похитив воспитанника Кэйсоин, требовал, чтобы открыли Кин-мон. Кодзару наверняка понял, что задумал Оодзару, творивший из Ямагами чудовище ради долгожданной расплаты. Поэтому сделал что мог, чтобы этого избежать.
Только теперь Надзукихико наконец осознал, зачем Кодзару просил его вернуться тогда на священную землю. Тогда Ямагами еще не вкусил человеческой плоти. Если бы Золотой Ворон тогда вернулся прислуживать ему и удержал бы божество, тот, возможно, не стал бы чудовищем. Был шанс остановить его, хоть и на самом краю.
Но Надзукихико не понял этого. Он легкомысленно ушел в Ямаути, и Ямагами сожрал тело посвященной. То большое землетрясение и ознаменовало момент, когда Ямагами превратился в чудовище. Нарочно дождавшись этого, Оодзару позвал Надзукихико на священную землю. Он улучил момент, когда ятагарасу уже ничего не могли сделать, как ни старались.
Надзукихико бессильно повесил голову, но тут услышал шепот:
– А если бы тебе сказали, что еще есть выход… Что есть способ решить все, не уничтожая Ямаути, что бы ты тогда сделал?
Надзукихико поднял голову. Перед Кин-мон даже без светильников всегда было все видно. Оодзару, уверенно стоя на залитой свежей кровью земле, с искренним весельем смотрел на Надзукихико.
– Конечно, так, как было раньше, уже не будет. Но способ спасти ятагарасу есть. Ты уже понял?
Надзукихико с трудом сглотнул. В горле пересохло.
– Тебе достаточно вернуть себе свое изначальное имя – с той поры, когда ты был настоящим Ямагами, когда ты вместе с обезьянами правил этой горой, – соблазнительно улыбнулся Оодзару. – А в этом мире лишь одно существо помнит твое прошлое имя.
Он улыбался так, будто не было для него высшего счастья.
– Да. Это – я!
Надзукихико застыл, глядя на обезьяну.
– Хочешь, скажу? Назову твое настоящее имя, – пропел тот. – Ты уже осознал, кто ты такой. Я заставил тебя. Это хорошо. Возможно, теперь, услышав свое имя, ты сможешь вернуть себе память Ямагами. Ну как? Неужели не хочешь?
Надзукихико прошептал почти неслышно:
– Очень хочу.
– Тогда целуй землю. Искренне проси прощения! – внезапно холодно и жестко приказала обезьяна. – Это ты сделал нас чудовищами. И свой народ кормом для чудовищ сделал тоже ты. Раскаиваешься, а? Если хочешь попросить прощения – проси. Может быть, еще успеешь.
Не отрывая взгляда от Надзукихико, он безучастно наблюдал за вороном, сложив руки
Стало очень тихо. Абсолютная тишина. Только собственное дыхание шумело в ушах.
Ясно было, что ни малейшего колебания ему не простят. Дрожа, Надзукихико сделал шаг. Отойдя от нового Ямагами, он шаг за шагом приближался к Оодзару. Ему показалось, что на этот десяток шагов ушла целая вечность.
Холодное собственное дыхание. Гулкий звук шагов. После нескольких секунд пытки он наконец приблизился к Оодзару. Вокруг лежали тела обезьян, убитых его народом.
Он преклонил колени в луже крови и поднял голову – лицо Оодзару было бесстрастно.
– Прости. Ты прав.
С этими словами он коснулся лбом земли.
– Я поступил вероломно. Из-за меня вы стали чудовищами. Это я во всем виноват. Я признаю. Признаю все. И прошу, прости меня.
Он дрожал, съежившись и не зная, как смотрит на него обезьяна. Но через некоторое время до него долетел задумчивый шепот:
– Как же долго я ждал… Сколько же времени потребовалось на это…
Надзукихико взглянул на Оодзару. Тот смотрел вверх, и на глазах его блестели слезы. Что встало перед его взором? Возможно, воспоминания о том, как он правил горой вместе с вороном. А может, память о том, как после предательства ждал мести до сегодняшнего дня. Или же грезы о погибших товарищах…
Обезьяна медленно опустила голову и посмотрела на Надзукихико. Их глаза встретились. И тогда он улыбнулся чистой улыбкой:
– Прощения не жди.
Голос его звучал очень ласково.
– Не смеши меня, мерзкий узурпатор. Проклятый грабитель. Я поклялся, что не прощу вас. Сейчас я очень, очень доволен. Не нужны мне твои извинения. Я хочу, чтобы вы погибли – ненавидя нас, раскаиваясь, отчаявшись, сочувствуя себе, жалкие и несчастные.
Подобрав с пола меч одного из погибших сородичей, он энергично поднял его:
– Вот тебе!
Его не остановить.
– Нет!
Не слушая Надзукихико, Оодзару вонзил меч себе в грудь. Когда клинок вышел наружу, брызнула невероятно красивая кровь.
Надзукихико подскочил к нему и попытался закрыть рану, но обезьяна, смеясь, откинула его руки. А жизнь в это время утекала из его тела. Веселый хрипловатый смех становился тоньше, красивее.
И тут случилось нечто странное. По мере того как бежала красная кровь Оодзару, его тело на глазах менялось. Морщинистое лицо разгладилось, кожа порозовела, шерсть на голове превратилась в блестящие черные волосы. «Ха-ха-ха!» – веселый смех зазвучал изящнее. Это смеялась женщина.
Но ее фигура исчезла в мгновение ока. А на земле осталось лежать лишь высохшее тело обезьяны, похожее на маленькую мумию.
– Теперь этой горе конец, – заявил герой, наблюдая за происходящим и за присевшим перед останками Надзукихико. – Раз больше некому поклоняться божеству, Ямагами не может существовать в прежнем виде. А старое имя Ямагами только что исчезло навсегда. Так что Ямаути придется погибнуть. Не знаю, через десять лет или через сто, но ее уничтожение предрешено.
Прошлое «я» Надзукихико не могло этого понять. Пусть даже его забыли другие, но если бы он поддерживал свое самосознание, то не мог уйти в небытие. И все же он отказался от этого самосознания.