Дафна
Шрифт:
— Ты никогда не помнишь хорошего, — говорил ей Томми всякий раз, когда она жаловалась на недобрые рецензии, — одно плохое. Почему бы тебе не вспоминать почаще о восхищении твоих почитателей, вместо того чтобы коллекционировать неприятные эмоции?
И все же, вопреки той части ее существа, которая болезненным сжатием отозвалась внутри, когда она узнала о книге Герин, посвященной Брэнуэллу, Дафна ощущала в себе пробуждение иного, более сильного инстинкта — вступить в контакт со своей соперницей, обратиться непосредственно к ней, как когда-то к Снежной Королеве. Дафна намеревалась послать мисс Герин миролюбивое письмо с пожеланием всяческих успехов, с признанием, что шансы ее соперницы написать основательную биографию Брэнуэлла гораздо выше. Скрыть тот факт, что Дафна сама планировала подобную книгу, невозможно: статья в «ТЛС» не оставляла в этом никаких сомнений,
Как, собственно, должен выглядеть этот портрет, Дафна не представляла себе достаточно ясно. Она знала, что надо действовать быстро. Виктор Голланц сказал ей: если биография, написанная мисс Герин, появится раньше, книга Дафны будет убита. Именно это слово, «убита», он использовал в телефонном разговоре с Дафной, когда она позвонила ему нынешним утром, чтобы обсудить возникшую проблему. Она была охвачена ужасной паникой, до спазмов в горле, но затем ощутила всплеск адреналина в крови и готовность к борьбе.
Дафна понимала, что необходимо сохранить мистера Симингтона в числе своих союзников: нельзя упрекать его за то, что он не объяснил, как распорядился чеком на сто фунтов, посланным ему на расходы, или жаловаться на нескончаемые проволочки при отсылке ей обещанных рукописей и материалов для исследования. Его последней отговоркой был разыгравшийся у жены артрит, требовавший его присутствия в доме. Но он по крайней мере посетил наконец музей Бронте в доме приходского священника и сделал это, к величайшему облегчению Дафны, в праздник Троицы, когда музей был закрыт для посетителей. При этом он, очевидно, воспользовался несколько раздраженными наставлениями Дафны не пытаться проникнуть туда, обратившись официальным путем в Общество Бронте, а дать щедрую взятку музейному смотрителю, некоему мистеру Митчеллу. После этого визита Симингтон обещал прислать ей несколько копий неопубликованных рукописей Брэнуэлла, объяснив, что одолжил их на время в музее и отправил в местную типографию, чтобы снять факсимильные копии. И все же, несмотря на дразнящие перспективы, которые сулили эти рукописи, она по-прежнему не приблизилась к сенсационному литературному открытию, которое дало бы ей преимущество перед мисс Герин.
То лето выдалось исключительно сухим и солнечным: стояла благословенная погода, когда Дафна обычно грелась на солнце, купалась в бирюзовом море между темных скал или доплывала до самого рифа, загорала долгими июньскими днями в уединенном уголке полридмаутского пляжа, ощущая спиной теплый песок, а потом возвращалась в Менабилли — улечься на недавно подстриженную лужайку под каштаном. Но вместо этого она долгими часами сидела, запершись в своей писательской хибаре, не замечая жужжания шмелей, перечитывая записи, сделанные в Британском музее, ломая голову над загадкой Брэнуэлла. Все, прочитанное ею до сих пор о его писаниях, предполагало, что он уступал в таланте сестрам, и все же ей хотелось верить в него: ведь так много его рукописей было утеряно или не поддавалось расшифровке.
Она напоминала себе во время работы, что если бы о сестрах Бронте судили лишь по хроникам Гондала и Ангрии, их считали бы такими же неудачливыми, как брат. Дафна все еще продолжала надеяться, что отыщется произведение Брэнуэлла, которое станет откровением, нечто столь же замечательное, как «Грозовой перевал» и «Джейн Эйр». В одном из писем Брэнуэлла есть интригующее упоминание о его «романе в трех томах», которое только усугубило досаду от неудачной попытки расшифровать несколько его рукописей в Британском музее: Дафна так и не смогла решить, составляют ли они часть — возможно, блестяще написанную — его неопубликованного романа.
Что же касается фальсифицированных подписей на рукописях Брэнуэлла, ее надежды докопаться до истины в этом вопросе постепенно таяли. Да, Симингтон предоставил ей ссылки на те страницы, на которых, как он полагал, могли оказаться поддельные подписи Шарлотты, — все они были воспроизведены при факсимильном издании рукописей в «Шекспир-хед», — и Дафна потратила много дней, работая над ними. Ее усилия были воистину титаническими: она изучала исписанные неразборчивым почерком страницы при помощи увеличительного стекла до тех пор, пока не почувствовала, что с этими каракулями скоро лишится зрения, однако то были всего лишь юношеские произведения об Ангрии, бессвязные и инфантильные, без малейшего проблеска гениальности.
Тем временем Дафна оплатила также труды нескольких усердных исследователей из Британского музея, взявшихся расшифровать две из ангрианских историй Брэнуэлла, хранящихся там в коллекции Т. Дж. Уайза согласно его завещанию. Они все еще корпели над совершенно неразборчивой «Новогодней историей», но вот-вот должны были представить расшифровку датированного 26 июня 1834 года и написанного на сшитых вручную листах бумаги сочинения под странным названием «Шерсть поднимается». Дафна не без волнения отметила про себя, что в этот день Брэнуэллу исполнилось семнадцать лет, и ей представился уверенный в себе, амбициозный юноша, еще не знающий о будущих неудачах, которые сведут его в могилу. В отличие от постоянно ускользающего от нее мистера Симингтона, эти исследователи — миссис Д’Арси Харт, миссис Сент-Джордж Сондерс и мисс О’Фаррелл — представляли подробные перечни своих скромных расходов (плата за проезд в автобусе и выпитую между делом чашечку чая), а также регулярные добросовестные отчеты об отнявших немало времени трудах — все это отсылалось почтой в Менабилли.
Самым интригующим из присланного ими на данный момент оказался отрывок из «Шерсть поднимается», представляющий собой беглую зарисовку некоего «паренька странного облика, растирающего краски». Мисс О’Фаррелл решила, что этот фрагмент очень интересен и стоит послать его незамедлительно, еще до окончательной расшифровки текста. Прочитав его, Дафна пришла к выводу, что он, возможно, дает более реалистичное описание Брэнуэлла, чем Нортенгерленд, его романтизированное alter ego.
«То был парнишка лет семнадцати, — писал Брэнуэлл. — Его худое веснушчатое лицо и большой римский нос под шапкой густых, спутанных рыжих волос находились в постоянном беспокойном движении. Разговаривая, он старался не смотреть прямо на собеседника, отводя в сторону глаза, украшенные очками, а когда произносил, запинаясь, какое-нибудь слово, оно тут же опровергалось или вконец запутывалось в хаосе странных жаргонизмов».
«Браво!» — писала Дафна, отвечая мисс О’Фаррелл и выражая далее свое огорчение тем, что сама не работает бок о бок с тремя трудолюбивыми леди.
«К сожалению, муж нуждается в моем присутствии рядом с ним в Корнуолле, и это лишает меня приятной возможности заниматься в читальном зале», — писала Дафна в заключение, а потом испытывала ощущение вины за свою ложь. Однако она дала себе обет не возвращаться в Британский музей, что могло бы спровоцировать новый кризис. Дафна до сих пор содрогалась, вспоминая свою встречу там со Снежной Королевой и последующую цепь событий, которую она называла теперь продолжительной атакой «ужасов», позаимствовав это слово из лексикона отца. Кузен Питер, рассказывая ей в крайне осторожных выражениях о собственных схожих страданиях, высказал предположение о некоем фамильном недуге.
— Боюсь, мы несем в себе семена безумия, — сказал он ей месяц назад в конце обеда в «Кафе Ройяль», когда они обсуждали приступы безысходного отчаяния у Джеральда; как на сцене, так и вне ее они были скрыты от всех, за исключением его семьи, под слоем грима или благодаря актерскому мастерству. — Именно они сгубили беднягу Майкла, — сказал Питер, — и мы с тобой, должно быть, тоже несем бремя этого наследия…
Дафна знала, что Питер бьется над собственной книгой — пытается подготовить к изданию обширную коллекцию семейных писем и преданий. «Фамильный морг» — так он не без горечи называл ее. Дафна поймала себя на том, что часто думает о кузене, сидя долгими часами у себя в писательской хибаре. Однако она все же старалась сосредоточиться на Брэнуэлле, которого в конце концов замучила нищета, он опускался все ниже и ниже под гнетом алкоголизма, как и Джеральд. Впрочем, не надо думать о Джеральде, речь сейчас не о нем…