Далекие ветры

Коньяков Василий Михайлович

— А ты? — раздается голос с печки. Старик приподнялся на локтях, развернулся и свесил ноги. — Что жа? — Вопрос громкий, нетерпеливый.

Лагутин засмеялся, оглянулся на деда.

— Ты бы не включался, — ответил Семен из темноты. — Опять недоволен?

Старик, поморгав перед собой глазами, лег.

«И когда надсадился? — думает он о Семене. — Ничего не вез — а надсадился. Дух растерял. Ничего нету. Никакого ядра. И грамотный… А все, что из газет и книг берет, — уходит, насквозь просеивается. Не в коня овес. Ничего не хочет… Сидит перед ящиком и утонул. Весь… Э-э-э…» —

почему-то подумал старик безо всякой связи.

Клава ставит на стол сковородку и спрашивает:

— А почему мои работнички присмирели? Ой, да они в шахматы играют, ой да… А руки! Ну-ка мыть сейчас же! И в школу с такими ходили? Бессовестные. И как не стыдно?

Она окликает Семена, подходит к нему.

— Может, что выпить найдется? — спрашивает Семен. — У тебя нигде в заначке не стоит?

— Да нет…

— Не знаешь, у деда там не осталось? Много он сегодня пил-то? Наверно, всю флягу прикончил? С самого утра.

— Не знаю, наверно, после похорон. На поминках был… А флягу я посмотрю.

— Не надо, — остановил Семен.

— А он что, любит? — засмеялся Лагутин.

— Не говори. Каждый день. В городе отвыкнет. Иван деньги умеет считать. Я с Иваном спишусь, пусть сначала у него три месяца поживет, потом у дочерей. Ты с ним опять сегодня ругалась, что ли? — Семен обратился к Клаве.

— Нет.

— А что лежала?

Клава посмотрела на печь. Свет лампы рассеянно падал на лицо старика, на его глаза в четких провалах тени.

— Папаш, — неожиданно зовет Клава, — вставайте ужинать.

Старик не шевелится.

Едят томленую индюшку. Мясо индюшки на косточках нежно и сочно. В косточки просасывается сухой воздух.

— Ты, отец, что, второго приглашения ждешь? — громко спрашивает Семен. — Спишь, что ли? Клава второй раз разогревать не будет… Мы и так на нее четверо насели. Слезай. Медовухи нам подашь…

— Что ты сегодня? — возмущается Клава. — Хватит уж. Он не слышит…

— Слышит… Поговорил я с ним сегодня, вот и… обиделся.

— Зря мы едим, — спохватывается Лагутин. — У меня же есть дома. Жена две штуки принесла, в шифоньер спрятала, я видел… Выпьем… Там и балет на льду посмотрим А, Клавк?

Он знал, что Семен это сразу одобрит. И Клавка одобрила. Только сказала:

— А я балет приготовилась смотреть.

— Там посмотришь…

— Ну уж, за бутылкой посмотришь.

Сама же детям приказывала:

— На столе я так все оставлю. Приду — уберу. А вы спать… Не забудьте телевизор выключить!

Они еще не оделись, как вошла учительница и, оглядывая пол в полусумраке у двери, стала искать половичок — вытереть ноги.

— Вот как я поздно… Не спите?

— Тамара Петровна, проходите, — удивилась Клава. — Я сама к вам в школу все собираюсь и тяну…

Тамара Петровна села на табуретку поодаль от стола.

На ней резиновые сапожки, болоньевая куртка с вязаным воротником. Очутившись на свету под лампочкой, Тамара Петровна спрятала под табуретку ноги с высоко обнаженными коленками. Шевельнув головой, освободила длинно подстриженные волосы и, подняв их руками, опустила на воротник.

Она молода. От вечерней прохлады разрумянилось лицо.

Лагутин

увидел ее коленки в капроновых чулках, глянув на Семена, кашлянул два раза. Но, сообразив, что это получилось слишком многозначительно, стал кашлять еще, как бы придавая кашлю естественность, и зашелся всерьез.

Родители еще не знали причину прихода учительницы в неожиданный час, а Мишка подозрительно прошмыгнул к Леньке в комнату: телевизор смотреть не стал.

— А я к вам по делу, — сказала Тамара Петровна.

— Догадываемся, — простецки пошутил Семен, — учителя так не приходят.

Клава, не умея прятать тревогу, посмотрела на комнату детей.

— Леня хорошо учится. Успевает по всем предметам. Тут к нему претензий нет. Но последнее время он меня настораживает, и нам необходимо это выяснить вместе. Вчера… — Тамара Петровна выжидательно замолчала, — хотелось бы об этом поговорить с вами наедине…

— Понял намек, — сказал Лагутин, без обиды поднялся и стал одеваться у двери. — Не вышло сегодня, — напомнил он Семену. — Ладно… Когда начинается серьезный разговор, лучше удалиться. Подальше от начальства.

Лагутин ушел. Тамара Петровна закончила:

— Не знаю, что с ним случилось. Он становится совсем другой. Какое-то упрямство появилось… Вчера что натворили… Он, Лысцов и Коля Опарин. Как выяснилось сейчас, заводилой был именно Леня. Остались после уроков в пионерской комнате и поломали школьную радиолу. А ее в начале этого года приобрели. Стоит девяносто пять рублей. Сама Татьяна Васильевна их и застала. На школьных вечерах на ней мы пластинки прокручивали, а сейчас — пустой ящик. Сами понимаете… Директор школы настаивает стоимость радиолы поделить на три семьи… Леня и на уроках стал грубить. И даже ко мне появилась у него какая-то недоброжелательность, Я не знаю, чем это объяснить… И сегодня у нас с ним произошел инцидент. Много еще не знает, а упрямства…

Но об инциденте Тамара Петровна рассказывать не стала, хотя именно он заставил ее сегодня прийти сюда.

У Тамары Петровны было легкое настроение с утра. Проверив тетради, она убедилась, что ее ученики хорошо написали диктант — ни одной двойки — значит, программу усвоили. В запасе у нее оставались свободные уроки, которые она может уделить своему любимому предмету — чтению.

Парты были теплыми от солнца, падающего в окно, и маленькая Надя Чичерина выложила руки в кружевных манжетиках на ласкающий зайчик на парте, преданно ждала первого слова Тамары Петровны.

От ребят и от их глаз на Тамару Петровну исходило тепло. Ей казалось, что ребята в мешковатой мышиной форме и девчонки в капроновых бантиках, бегавшие до школы по снегу, обязательно принесли в своих головках для нее что-нибудь неожиданное, свежее, что не успела поймать она короткой дорогой от дома до школы, и что сейчас, как находку, как радость, отдадут ей.

Она села за стол, посмотрела на ребят и сказала, что сегодня у них необычный урок: будем загадывать загадки. А потом… Всем классом решим — чья загадка окажется самой интересной. Ребята догадались, что после такого урока не последует домашнего задания — пришли в восторг и сказали, что лучших уроков не бывает.