Далекие журавли
Шрифт:
Все вокруг шумело, гудело, плескалось, чавкало. Четвертые сутки бушевал ливень… В сознании Мунтшау все перепуталось, смешалось, и он уже не знал, откуда этот однообразный, осточертевший гул; то ли это шумит в нем самом, в его усталом, разбитом теле, то ли за окном, то ли где-то далеко-далеко, там, где в бездонную пучину стремительно летит подъемная клеть и стальные канаты; точно стометровые струны, вызванивают гулко и протяжно…
Вдруг тихий, серебристо чистый звон на мгновенье отчетливо ворвался в этот тягостный гуд, как бы перекрыл его, и нежные девичьи пальцы робко и приятно коснулись запавших щек Мунтшау…
2
Фельзингер
Фельзингер возвращался от Бретгауэров. В ушах его до сих пор стояли причитания старой супружеской четы. До чего же беспомощными могут быть иные люди, очутившись в беде! Дядюшка Иоганн со своей почтенной женой уже настраивались на то, что окажутся погребенными под стенами собственного дома, хотя на фронтоне едва обозначилось лишь несколько трещин. Правда, в таких случаях лучше не мешкать, одному богу ведомо, что может в следующую минуту натворить вода. Пока Фельзингер вместе с шофером погрузили весь — до последней тряпицы! — скарб стариков на машину, обоих прошиб пот.
Фельзингер вошел в проходную ремонтной мастерской, где у телефона дежурил Федя.
— Ну, где еще горит?
Федя, рослый, крепкий парень с взлохмаченной модной гривой, приглушил транзистор, из которого ошалело рвался хриплый шлягер, и широко улыбнулся:
— Полный порядок, Владимир Каспарович!
— Хм… Неужели полный?
Фельзингер снял с себя тяжелую, будто свинцовую фуфайку, повесил ее на гвоздь, возле докрасна раскаленной железной печки, облегченно потянулся. В это время оглушительной трелью залился телефон. Федя поднес трубку к лохматой голове, уставился на Фельзингера, глаза его вдруг расширились, округлились.
— Там… там… у канала…
— Что-о?! — Фельзингер вырвал из рук Феди трубку, хрипло закричал: — Где?.. Где, черт побери?.. Возле моста?! — Он швырнул трубку и сорвал с гвоздя обволокшуюся паром фуфайку.
Случилось непредвиденное и самое худшее. К весне все шлюзы Сырдарьи обычно прочно закрываются. Лишь отдельные ручейки, извиваясь, текут на дне канала. Теперь же канал переполнился талой и дождевой водой. Кому-кому, а Фельзингеру хорошо известно, как страшен сейчас прорыв дамбы.
У моста были уже в сборе все аварийные бригады. В нескольких шагах от основания моста вода клокотала, бурлила во мраке, хлестала через плотину. Тесно, плечом к плечу, по обе стороны образовавшейся бреши стояли люди и торопливо сгребали, сбрасывали землю в воду.
Напрасные усилия. Неужели они этого не понимают? Фельзингер побежал назад, к машине.
— Слышишь, Зеер? Давай за горючим! Живо доставь бочку!
Вскоре в темноте ночи вдоль дамбы запылали костры. Тускло поблескивала черная, как нефть, вода в отблесках неровного света. Неистовый напор пробил брешь в дамбе
Фельзингер быстро поднялся на гребень дамбы, оценил обстановку. Брешь ширилась на глазах, разрастаясь в обе стороны и неумолимо приближаясь к основанию моста. Да-а… нужно срочно что-то предпринять. Скорее остановить воду, иначе потом никакими силами ее не удержишь. Дрожащее пламя костров ярко освещало Фельзингера на гребне насыпи, высветляя его высокую, ладную фигуру под низко нависшим аспидно-черным ночным небом.
— Аблязимов! Ли! Зеер! Вилли! Цой! Касимов!.. — хриплым голосом перекрикивал Фельзингер гулкое клокотанье воды.
Человек тридцать — все, как на подбор, здоровые, сильные мужчины — тотчас окружили его. Фельзингер запахнул фуфайку, застегнул все пуговицы, раскинул руки, как крылья, и бросился в беснующийся поток. Остальные последовали было за ним, но их остановил донесшийся из темноты окрик:
— Наза-а-ад!..
На место происшествия примчались Мунтшау и Леонов. Председатель пригрозил кулаком:
— Вы что, совсем спятили?!
Покорители Голодной степи часто имели дело с разрушительной силой воды, особенно в первое время, когда и каналы, и многочисленные арыки укреплялись просто обыкновенной земляной насыпью. Прорывы воды тогда были едва ли не повседневным событием. В таких случаях обычно долго не раздумывали. Одни бросались в воду и образовывали плотную живую стену, телами закрывая брешь, а другие заделывали эту брешь или быстро сооружали новую насыпь. Трудного в этом ничего не было, все происходило обычно в жару, под палящим солнцем. Но теперь… Мунтшау невольно поежился, почувствовал озноб, когда увидел Фельзингера, стоявшего по самую грудь в ледяной, бурно вскипавшей воде.
Председатель поднялся к мужчинам, столпившимся на гребне дамбы. Фельзингер сидел уже на кочке, с досадой сдергивая резиновые сапоги и выливая из них черную воду. Он был заметно обескуражен.
— Не понимаю… Ведь через час-другой все село зальет, — пробубнил он.
— Да! Нужно срочно всех эвакуировать, — решительно предложил Касимов, бывший фронтовик. Он стоял рядом с Мунтшау, широко расставив ноги, крепко зажав окоченевшие руки под мышками.
Легко сказать — эвакуировать! Но куда? И на чем? Вода разбушевалась повсюду. К тому же по теперешнему бездорожью на грузовых машинах далеко не уедешь. Тракторы еще почти все на ремонте. Только на скотобазе имеются два дряхлых, маломощных «ДТ-54».
— Роберт Петрович, я обо всем сообщил в район, — сказал Леонов.
Но Мунтшау то ли не расслышал его слов, то ли просто пропустил их мимо ушей. Он кого-то выискивал, высматривал в толпе.
— Савва!
— Здесь! — тотчас откликнулся один из парней, с головы до ног вымазанный глиной.
— Быстро на ферму! Заведи свою тарахтелку и привези из ремонтной мастерской культиваторы. Цепляй, сколько твой железный мерин потянет!
Тракторист тут же исчез в темноте. Фельзингер искоса посмотрел на председателя. Он, кажется, начинал понимать, что тот задумал.