Шрифт:
Прямой, ровный нос тонкой линией сбегал к аккуратной ложбинке над верхней губой.
Девушка смотрела на Балканова дольше, чем следовало. Андрей на мгновение прикрыл глаза, словно пытаясь удержать под веками нежность ее взгляда, переменил позу.
Ему нравилось, когда слушали так – участливо, с интересом.
– Петербург – это город – тупик. Вы обратили внимание, сколько здесь проходных дворов?
– Нет, – сказала Ира, – мы здесь совсем недавно…
Он усмехнулся. Это напоминало: «Мы не местные, мы здесь совсем недавно…».
– Тогда у вас всё впереди. Тупики будут преследовать вас на каждом шагу. Петербург боится сам себя, ищет выходы. Отсюда такое количество проходных
– Это как-то слишком мрачно!
– Мрачно? – улыбнулся Балканов.
Хотел сдержаться, но не смог. Накатила злоба – внезапная, пронзительная.
– Мрачно? Да здесь царей душили, как слепых котят! Заметьте, Божьих помазанников, не каких-то там провинциалов, растиньяков псковского разлива. А сколько загублено карьер? Жизней? – он усмехнулся, улыбка вышла кривой – оскал, не улыбка. – Партийных вождей, поэтов, спекулянтов – всех гнобили, без разбору… А блокада?
Балканов взял сигарету, щелкнул зажигалкой.
– Думаете, дело в географическом положении? – он закашлялся, дым наждаком оцарапал горло. – Дудки! В любом другом месте до этого бы не дошло! А здесь…
– Зато здесь люди хорошие… Интеллигентные! – заметила Ира.
Она испуганно хлопала ресницами. Глаза, большие, похожие на голубоватые кусочки зернистого апрельского льда, чуть сужались по направлению к вискам.
«Восточный разрез, татарщинка…» – отметил про себя Балканов. «Сколько ей – восемнадцать, девятнадцать? Какие годы?».
– Люди? – Балканов засмеялся.
А стоит ли знать, где она будет жить? Зачем ей знать о питерской интеллигенции, скрывающей никчемность под личиной
аристократической сдержанности? Как же, питерские интеллигенты – соль нации, простите великодушно, будьте так любезны!… Да, интеллигенты, пока хвост не прижали! А как только чуть-чуть пригнут к полу, да хлопнут по ушам – всё, от интеллигентности и следа не осталось – пустите к трибуне, дайте разоблачить, позвольте покаяться!
Балканов вспомнил детство. Какой там – шестьдесят восьмой? Шестьдесят девятый?.. Значит, ему около десяти. Они с мамой стоят в очереди. Зачем? Бог его знает, было зачем… У мамы калининский акцент, недавно приехала из-под Торжка, устроилась на завод. Мама что-то говорит, а интеллигенты – дамы с ридикюлями, мужчины в шляпах – возмущенно закатывают глаза, бормочут себе под нос: «Понаехали!» Тогда ему было стыдно за маму. Он не знал, что стыдиться нужно интеллигентов…
А коммуналка?.. Ненависть из-за не выключенной лампочки, из-за полупрозрачного куска мяса в твоей кастрюле. Тоже интеллигенты – инженеры, учителя. А на словах: «Надо говорить, деточка, не булочная, а булошная. Это же не прилично, вы же не в деревне!».
Алла, жена, ленинградка в пятом поколении любит повторять, что породу надо определять по лучшим образцам. Интересно, а кто лучшие? Может, те, кто выпер Бродского, гробил Довлатова? Знаем, видели, пили на брудершафт…
Ира зябко поёжилась. Балканов скользнул взглядом по её груди, упруго вздымающей бежевую шерсть свитера, затянулся.
– Какой – то вы злой! – растерянно сказала она.
Балканов улыбнулся как можно миролюбивее.
– Вам, наверное, трудно живется?
Не хватало, чтобы она начала его жалеть. Злость как – то внезапно осела, точно подмытый водой сугроб.
– Да не слушайте вы меня! Всё равно – лучшего города на земле нет! Разумеется, если уж покупать квартиру, то в Питере. Права ваша мама!
Ира усмехнулась.
–После такого вам трудно верить! – она глотнула из бокала. – Когда же вы были искренни? Утверждая,
Балканов ткнул сигарету в пепельницу. Положил ладонь ей на руку. Скользнул пальцами по гладкой коже. Надо же, всего-то – тонкие, теплые пальцы, нежная кожа, а хорошо, как от глотка шампанского.
– Как вам сказать? – Андрей отступил, пропустил юную даму, двинулся следом. – Я одновременно и прав и не прав. Но искренен на двести процентов!…
Они вышли из кухни. Увидев их, Гусаков вскинул руки.
– О, наконец-то! – он внимательно посмотрел на Балканова, перевел взгляд на Иру. – Ну что, Ириш? Андрей Сергеевич просветил?
Балканов отодвинул стул. Усадил девушку.
– Благодарю! – сказала Ира. – Скорее не просветил, а наоборот, затемнил… – она через стол глянула Андрею в глаза.
– Почто разливаешь темноту? – улыбнулась Вера. – Пользуешься тем, что Алла не приехала? Вносишь сумятицу в юные умы…
Балканов пожал плечами.
– Я сказал только то, что думаю… – стараясь не расплескать ответную нежность, он посмотрел на Иру.
Где-то на середине стола, над откупоренными бутылками, взгляды встретились. Балканов тут же опустил глаза, почувствовал укор совести. Не хватало, чтобы кто-то из присутствующих заметил эту пикировку. Господи, что же это он? О чём можно говорить с этой девочкой, полгода назад приехавшей из Череповца? О моде в перерыве между обсуждением меню в «Макдоналдсе»?..
Он усмехнулся и тут же сам себя осадил. А почему бы и нет? Какая к чёрту разница – о Бьорк в «Макдоналдсе» или о Бергмане в «Сайгоне»? Впрочем, в «Сайгоне» он почти не бывал. Бог миловал…
Ира словно почувствовала его внезапную, беспричинную холодность, отвернулась к Гусакову, который представлял собравшимся свою тетушку.
Славной была эта семья – Гусаковых!..
Он помнил, как Вера впервые приехала к нему за товаром – на своих двоих, с заржавленной тележкой с отваливающимся колесом, говорила с жутким череповецким акцентом. Впрочем, почему «жутким»? Почему любое отклонение от общепринятых норм – социальных, нравственных, языковых – воспринимается с таким ехидным злорадством? Не есть ли это завуалированный комплекс неполноценности того, кто страшится быть отвергнутым? Потому что тоже не соответствует общепринятому стандарту.
Нет, Гусаковы, действительно, были славные. Будь Вера чуть-чуть красивее, Балканов, может быть, и влюбился. Но эти жидкие волосы, нос картошкой, мужские ладони – прости, Вера, у тебя такая замечательная душа! Но почему же тогда на ней женился Гусаков – стройный, сухощавый, в чём-то даже аристократичный? Раньше Балканов этого не понимал, объяснял слепой страстью. Как же, накатило, захватило! Ага, как бы не так!
На самом деле, видный Павел Сергеевич, «доцент с процентом» какого-то мудреного института, знал, что делал. Ему просто нужна была та, которая могла им восхищаться. Вначале это была мама. Потом сокурсницы по институту. Потом девушка, с которой Павел Сергеевич недолго встречался. А потом появилась Вера – отнюдь не красавица, даже наоборот, приезжая, череповчанка, жутко энергичная и деловая, смотревшая на Павлушу, как на божество. И что с того, что божество лениво и нерасторопно, много говорит и всё делает с таким апломбом, словно это очередное одолжение!.. «Не боись, Паша, я лбом протараню любую стену, полезай мне на шею!» Вот Паша и взобрался, уселся, и ноги свесил в импортных, дорогих туфлях на массивной подошве. Сидит, болтает ножками, пока Вера, как заводная, носится по семейным делам, по фирмам, да инспекциям с бухгалтериями. А Пашенька, знай, покрикивает – как же, провинциалка, давай шустрее, нам, аристократам, жрать охота!